Яна Гецеу - Три грустные истории. Он её любит, она его нет. Что с этим делать – а есть ли ответ?

– А как тебя зовут?

Она насупилась, помолчала немного, а потом сказала:

– Калина. Тока я больше ничего тебе не сказу! Иди отсюдова!

Я вздохнул как можно грустнее, и продолжал стоять. Она упорно не замечала меня. А я не знал, что говорить, и очень стеснялся. Потом вышла мама:

– Славик, идем обедать!

– Я не хочу, мам! – но она подошла, и увела меня за руку в дом. После обеда я ей признался на ушко, что у меня аж в животе дрожит, когда я вижу одну девочку, ее Калина зовут. Мама засмеялась, и сказала, что не Калина, а Карина, она просто букву «р» еще не выговаривает, она ведь младше меня на целый год! И ее нужно защищать. А когда у меня будет братик или сестренка, я буду старше на целых пять лет, и тоже должен буду защищать его или ее. Я плохо понял о чем она. Потом она очень серьезно сказала, что я уже большой, и девочка моя – просто красавица! Я был горд счастлив!

Когда мы пошли в школу, у Карины не было защитника вернее, чем я. Мы учились в разных школах, но зато жили в одном доме, и я каждое утро вставал пораньше, чтобы проводить ее. После уроков бежал по переулкам, стремясь успеть встретить ее и вместе идти доимой. Нас дразнили «жених и невеста», Карина очень обижалась, а мне даже льстило. Я дарил ей цветы, носил ее портфель, бил ее обидчиков – ее дразнили палкой и селедкой, – но и поклонников тоже бил, тем более! Никого к ней не подпускал как верный пес. Вообще, был страшно ревнив. Ревность – наследство отца. Он тоже безумно любил маму с детства, и всегда очень ревновал.

А я совершенно не давал Карине никакой свободы, и она старалась избегать меня. Я не понимал, почему, очень огорчался, и продолжал ходит за ней как привязанный.

А сон мой продолжался. И вот, Карина уже не маленькая девочка, а серьезная отличница, с короткой стрижкой карэ, девушка четырнадцать лет в тонком платьице, светлом и чуть прозрачном на солнце. Когда она стояла против света, ее тонкие, мальчишеские ножки просвечивало, и сердце мое замирало, стянутое горячими обручами. Мне было пятнадцать, и я уже имел так называемый сексуальный опыт, ерунда, конечно, но я жутко гордился тогда. Но Карина оставалась все той же святыней, и даже вскользь коснуться ее было райским мучением, наслаждением ада! Со знанием дела я оценивал ноги всех проходящих мимо девчонок и девиц, но ножки любимой я знал до последней родинки, и обожал их, мечтая целовать пыль, по которой они ступали (классический случай!). у нее была совершенно особенная, только ее кокетливая мушка-родинка сердечком чуть выше худой правой коленки, ее мне так безумно хотелось просто коснуться губами! Моей поэмой были каждая царапинка, жилка, тонкий белый шрамик на левой лодыжке: «С качели упала, поцарапалась! И вообще, не пялься так откровенно, мои ноги не в узорах! Не медом намазаны!» А я все равно пялился – да разве не в узорах, разве не медом… И пытаясь невзначай коснуться ее коленок, таких хрупких, но она всегда их отдергивала, а однажды даже залепила ощутимую пощечину. Я был счастлив! О, самым сексуальнейшим, иссушающим видением было то, что я опоил ее снотворным, и целую без конца ее ножки, коленки, выше…

Тогда я принимался хитрить, – то убирал налипшую травинку, то снимал случайный волосок, слегка касаясь нежной кожи кончиками пальцев.

В моем сне Карина шла босиком по нагретому солнцем покосившемуся бордюру, ловко переставляя маленькие стопочки циркачки и балансируя раскинутыми руками, держа в каждой по сандалии. Она шла прямо из мечты, а я плелся рядом, готовый в любую минуту подхватить любовь свою, если она вдруг споткнется… мечтая об этом! Поймать ее улыбку… но это упрямое большеглазое чудо не желало даже смотреть на меня, какое мучение! Карина полностью сосредоточилась на бордюре, представляя себя канатоходкой. Она дошла до конца, и я мгновенно оказался рядом, замирая протянул ей руку, чтобы помочь сойти. Конечно, ей этого не нужно, ну а вдруг… и это случилось, она вознаградила мои страдания – подняла свои бесценные глаза на меня и улыбнулась:

– Але, оп! Чем я не циркач?

– Потом мы шли рядом, она благосклонно держала меня за руку, а я умирал от счастья! Я ловил каждое ее слово, и всячески показывал себя рыцарем – купил ей мороженного и нарвал цветов, что соответствовало моим представлениям о настоящем мужчине – папа часто приносил маме цветы.

Протягивая букет во сне, я вдруг обнаружил, что Карине уже не четырнадцать, а семнадцать лет, и вокруг не лето, а зима, темно и холодно. Но мне скорее жарко, кровь стучит в висках, и сердце сжимается, полыхая. Я приближаюсь к моей жестокой принцессе. Как я люблю ее, боже мой! Я вижу ее в каждой худой девчонке, я умираю от желания, лишь коснувшись ее кончиками пальцев!