Яна Гецеу: Неферомантика. Маленькие "детские" повести

В электричке было душно, жарко и тряско. Я сидел в уголочке, придавленный толстой бабкой с сумкой на коленях, из которой торчала брезгливая кошачья голова, ноги прижимала огромная коробка черт-те с чем. Эта «соседка» громко болтала с другой такой же бабулей, только в старых джинсах жутких размеров. Вот и представьте теперь себе, каково это — ютиться в уголочке на скользкой скамье электрички, придавленным двумя нехилыми бабами, в жару 32 гр., а вокруг такая вонь, шум, духота-а-а… Блин, и даже окно открыть нельзя — разорвут, у них же котик простудится, или еще чего нибудь отморозится. Две хорошенькие длинноногие девчонки лет 13–15, рыженькая и беленькая, перешептываются напротив меня, стреляют глазками, хихикают над моими драными джинсами и покоцаной футболкой. Облизывают с интересом пара синих и пара зеленых глаз мой пыльный джинсовый «бэг» с пиратской нашивкой, цепак с анархией, 3 булавки в ухе под драным хайром, тертые кеды. Ухмыляются, поспешно отворачиваются, поймав мой ответный взгляд. Смешно малолетним кискам, что «Punks not dead»! Наконец мне надоедают эти гляделки, и я достаю видавший виды плеер, затыкаю уши «Сектором Газа». Захлопываю веки и тащу-у-у-сь! И в прямом и в переносном смысле. Да сколько же мне еще ехать?! Час назад я влез в этот долбаный электровоз, значит, свои тощие ноги я вытащу на воздух только через 40 минут. Ох, дожить бы! Может, покурить пойти? И пить так охото, горло скребет прогорклый, влажный, липкий так называемый, воздух… Начинает подташнивать, спину и то, что ниже ломит:

Юра, гений ты был! Лучше сказать — не скажешь! А я тоже — Юра. Лаптев, Юрий Александрович, 1986 г.р. Punk, студент, придурок, раздолбай. Не люблю ментов, и они меня не любят. А еще старухи, гопы, цивильные девочки, мажоры и преподы — ну, не нравлюсь я им! Да и очень хорошо, нафига они мне? А вот я как раз очень им интересен — побить, в «трезвяке» подержать, оценочку скостить за несколько дырок в ухе, в морду заржать за обтрепанный балахон — это завсегда! Раньше — злился, сейчас понял, что мы просто разные люди, и если я никого не хочу обидеть, как бы мне человек не был неприятен, то они просто не могут смотреть на мои берцы, косуху и булавки. Нет, в универ я хожу довольно приличным, но сейчас лето, и я не в официальном месте. И мне уже нестерпимо хочется курить, а еще больше — выйти отсюда, размять ноги и не чувствовать этой вони, жары, тесноты… Солнце с моей стороны, и я, кажется, помру, если сей же час не встану! Пока вагон стоял на очередной станции, я встал и попер напролом через коробки, сумки и ноги, не забывая извиняться — мне не нужны все эти визги и ругачки. Выскочил в тамбур, и… М-да, не будет мне покоя — там уже набился «садистский» народ, плюнуть негде. Тихо матюгнувшись, ломлюсь дальше. Протащившись так еще два вагона, я наконец-то нахожу «приют дымоглота» — свободный тамбур!! Тишина, сквознячок, одиночество, никакого злого солнца. Я бросил рюкзачок под ноги, стянул противно-липкую любимую черную футболку, достал сигареты. Сел на корточки, попил воды… Рай! Панку для счастья много не надо! Прикрыл глаза, дышу дымом, слушаю, как колеса стучат. Проскрипели раздвижные двери, простучали каблучки — в тамбур вошли мои девочки. Они совсем не невинно улыбались, молча уставясь на меня, и выгнувшись так, чтобы мне как можно подробнее оценить их неразвитые достоинства… Блин, опять шлюшки! Ну где же вы, нормальные, чистые девчонки?! Может, там, куда я еду, они еще сохранились, не вымерли как вид? Все же глухомань приличнейшая! Если там вообще девчонки есть. А эти две цыпочки достали длинные дорогие сигаретки, смачно закурили. Я молчу, глядя снизу вверх под коротенькие юбочки. А чего я там не видел? У меня, слава Богу, Машка не первая. И не такая тощая и противно-наглая, как эти. Да видала бы она, чего тут творится, пятачки начистила бы быстро и им, и мне.

— А вы куда едете? — начала рыженькая, стряхивая пепел небрежно и привычно.

— Не знаю! — честно признался я.

— Как это? — округлила подведенные глаза светленькая.