Инна Фидянина-Зубкова - Маша и самовар, Иннчик-сахалинчик. И маленькие сказочки о животных

– Зачем? Ещё чего!

– Как зачем? Нафталином твоё приданое посыпать будем, чтобы моль не погрызла. Донь, а в какой институт ты хочешь поступать?

– Как в какой? Конечно в медицинский! Надо ж кому-то этим космонавтам кости вправлять да раны зашивать.

– И шо, они так часто калечатся? – забеспокоилась мамка.

– А то! Перелом на переломе. Потом их сразу на пенсию отправляют – жене по хозяйству помогать.

– Ай-я-яй! – присела мать на кровать. – Зачем же нам нужен такой калека?

Маша фыркнула:

– Я же доктором буду! Вылечу.

– Ну, а когда вылечишь, его ж обратно заберут.

– Какая ты у меня глупая! Сросшиеся кости – уже не целые кости, они на орбите этих… перегрузок не выдержат.

– Перегрузок?

– Ну да, по-нашему: нагрузок.

Мамка погладила дочь по голове и озабоченно поплелась на вечернюю дойку: «Надо будет дитятку отговорить от проблемного супруга. Зачем ей жизнь себе портить из-за всяких там больных на всю голову?»

Она хотела сказать: больных на всю голову «Икаров», да забыла кто такой Икар (или вовсе не знала). А вы помните?

Маша твёрдо знала, что с приходом в их края социализма, сбылось счастье всего трудового народа.

– Да сбудется счастье народное! – повторял председатель на редких митингах, посвящённых дню Октябрьской революции и 1 Мая.

«Но почему сбудется? – думала Маша. – Когда уже сбылось?»

Она не понимала логической цепочки: в словах солидного и очень важного человека оно должно было сбыться, а в папкиных газетах уже сбылось. И поэтому Мария отправилась в свинарник, приставать к отцу с вопросами. Тятька соскрёбывал лопатой с деревянного пола навоз, перемешанный с соломой, пыхтел, и глядя на жирную крысу, притаившуюся в углу, матюкал разленившуюся кошку. Ребёнок вырос перед взрослым неожиданно и дёрнул отца за край взмокшей от пота рубахи:

– Пап, а счастье народное сбудется или уже сбылось?

Мужик ойкнул, крякнул, присел и схватился за сердце. Посидел, подумал, отдышался, глянул на недовольно хрюкающую чушку и тихонько просипел:

– Вот если б я сейчас помер, лично ты была бы счастлива?

– Нет, – поперхнулась дочка.

– Вот и иди отсюда! Счастье у каждого своё.

– Как это?

Отец лишь махнул рукой, кое-как поднялся и принялся за работу, чертыхаясь почему-то не на дочь, а на Ленина, Сталина, Хрущёва и прочих работников политбюро.

Маша пожала плечами и выбежала вон из сарая:

«И чем они ему не угодили? Говорят же, что при царе жизнь была, ой, какая худая!»

Но папкины чуть ли ни ежедневные маты в сторону политиков говорили совсем о другом, о тех вещах, которые подрастающий мозг пока ещё не в силах был воспринять. Ай, девочка и не хотела пока ничего такого разуметь. Она побежала в сельский коровник – к матери на работу. Та мыла щёткой и мыльной водой скотине зады и ляжки, обмазанные дерьмом.

– Мам, а счастье народное сбудется или уже сбылось?

Женщина оторвалась от работы, искоса посмотрела на румяного, выросшего на коровьем и козьем молоке отпрыска, и неожиданно расхохоталась.

– Сбылось, доню, конечно сбылось!

– А почему? Вон, председатель говорит, что оно когда-нибудь сбудется, потом.

Мать нахмурилась, она не помнила сытой кулацкой жизни их семьи, так как родилась незадолго до Великой Отечественной войны, и вспоминала лишь свой детский никогда непрекращающийся голод.

– Дурак твой председатель!

– А твой муж говорит, что счастье у каждого своё.

– И муж мой дурак. Иди у деда спроси, он знает.

Ребёнок опустил голову и поплёлся пытать родного деда. А тот рубил дрова на заднем дворе и матерился ещё похлеще её отца. Девчушка, впитавшая маты чуть ли ни с молоком матери, не обратила на них внимания: «Все мужики матершинники. Что тут такого?»

– Деда, – снова неожиданно вырос маленький человеческий комок мяса и костей, но уже перед топором пожилого подслеповатого человека. – А счастье народное сбудется или уже сбылось?

Дед хотел было инстинктивно опустить топор на упругое детское тельце, но рука судьбы увела его дряхлые ручищи в сторону, которые звонко ударили по полену, раскроив его надвое. Старик вгляделся в злое пространство. Сквозь пелену разрастающейся катаракты рассмотрел внучку и шумно свистнул. Зачем? Сам не знает. Так. Может молодость вспомнил и своё счастливое кулацкое дореволюционное детство. А потом сел и заплакал. Маша впервые увидела у похабника слёзы на глазах и отчего-то зарыдала тоже. Старая плесень прижала к своей груди юного следопыта и погладила по русым волосам: