Светлана (Лана) Макаренко-Астрикова - Пастораль Птицелова. Киммерийская повесть

В купе вошел, стремительно и слегка запыхавшись, высокий человек в черной шинели, с петлистой эмблемой ракетных войск на погонах. Он был еще молод, но странно, как то настораживающе и полно – сед, ладно скроен, широк в плечах. Его не портил даже небольшой шрам над виском. И чем то военный был неуловимо похож на сына. Золотистой искрой в глазах? Теплом улыбки? Едва заметной. Не по рангу. Отпускной? Отставной? Она не решилась гадать.

– Арсений, ты что, опять копаешься! – беззлобно заворчал он, протягивая сыну сверток с постелью. – Добрый вечер! Соседями мы Вам не помешаем?

– Нет. Я-то же самое могу спросить и у Вас. – Она слегка растянула губы в улыбке. И налила воду из графина в высокий стакан, осторожно поставив в него розу. Будто бы макнула цветок. И удивилась самой себе, так медленны были все движения. Все тело болело, словно после удара. Или падения с высоты… Но Дмитрий, он ведь не дотронулся до нее. Он просто размахивал руками. Или же он все-таки ударил ее? Она не помнила… Не могла вспомнить. Втянула голову в плечи. Непроизвольно. Приложила ладони к щекам. Щеки горели, но оставались белы, как снег. Она потянулась к сумке – саквояжу, вытянула из нее плед, накинула на плечи.

– Вам нездоровится? Устали? У нас с Арсением Ивановичем чай горячущий в термосе имеется. При температуре это как раз – первое средство.

– Вас как зовут?

– Марина, – тихо прошептала она пересыхающими губами, упираясь затылком в плюш диванчика. Тело нестерпимо горело, ломило плечи и спину. Она не понимала и не помнила – почему.

– А я – Иван – Пассажир чуть встряхнул ее ладошку, тут же деловито окидывая взглядом купе, окно, и поднимая наверх сиреневый кофр. – Давай – ка, Сень, быстро, по-солдатски, стели – ка все, видишь, человеку неможется….

– Я сама, сама! – Она осторожно отводила руки незнакомца, снимающего с нее сапожки, и кутающего ее в скользкий кашемир.

– Сами все успеете еще… Он осторожно протягивал ей чай в узком бокале, без ручки. Фарфор был горячий. Такой горячий, что подушечки пальцев немели. – Пейте, пейте, что Вы!

…У нее отчаянно кружилась и пылала в огне голова, жаром томилось тело, особенно – руки в кистях, будто бы их выкручивали, и тонко, жалящее, выпевалась в середине горла одна высокая нота, как в россиниевской арии Розины.. Она ее не очень любила, эту арию, казалось всегда, что мало в ней мягкости, все больше тяжелых для нее, капризных нот… Довлеющих, давящих. Но теперь ноты и звуки рвались ввысь и вверх, и она выпустила их словно птиц из клетки. Ее невольные слушатели, новоявленные знакомцы, ошеломленно замерли, а роза качнулась в стакане, развернув лепесток, будто ладошку для аплодисментов. Она, краем души, понимала, что надо бы остановиться, но не могла. Звуки лились и качались, и окутывали, дрожанием, и от них становилось странно, пьяняще тепло.

…Вагон все мчался и мчался вперед. Не плавно, то рывками, то – ползком Или ей так казалось? Тарелка чуть съезжала, и она осторожно отодвигала ее от себя. Потом грела в ладонях вилку, вертя черенок, следя за официантом, носящимся по ковровой вытертой дорожке мимо них, туда – сюда. Он косил глазом, как норовистый конь, ноздри трепетали, отрывал руку от подноса, закидывал чёлку, еле слышно дрожали стаканы, бокалы, рюмки, но их двоих, диалог их, он будто бы и – не слышал, только все время напряжено и тонко что то пело в воздухе, какая то нота, как пчела..

Фиоритура, форшлаг.. Все это просилось в чистую нотную тетрадь, как и его баритон. А он рассказывал, негромко, тепло, без надрыва, спокойно смотря в ее лицо…

… – Ну и вот, мы с Арсением очень любили бродить там и собирали хворост, костры, грибы, все такое, а Соне это не нравилось, она предпочитала заграничные пляжи: Египет, Турция..

Там ей казалось спокойнее, изысканнее, что ли, как она говорила… Она иногда мне напоминала сонную ящерицу. Знаете, такая, – Он щелкнул пальцами в воздухе, щепотью. -Любит греться на солнцепеке, и глаз не открывает. Мамой была избалована, макарон сварить не умела, простейшего не знала, всему – училась. И – нехотя, а играла на своей скрипке, как тот Альберт 1 1 Альберт – персонаж повести Л. Толстого «Альберт» (Люцерн) – гениальный полусумасшедший музыкант – скрипач – импровизатор. у Толстого, помните?

– Да! – она, широко раскрыв глаза, посмотрела на него, еще чуть дальше отодвинув тарелку. Она не ожидала, что он скажет так. Что он знает это сравнение… Эту вещь у Толстого.