Светлана (Лана) Макаренко-Астрикова - Пастораль Птицелова. Киммерийская повесть

– Она же у Вас чудно ноты читает, ей всегда удается! – Аркадий Леонидович Стеблов, коллекционер и сибарит, бывший завлит театра, на персональной пенсии, а это был именно он, любитель старинных трубок и гобеленов, часов и барометров, и заядлый посетитель всех веб – аукционов, вплоть до Сотбиса, тайно, инкогнито, как сластолюбец, жадно впитывающий в себя все извивы и изгибы вещи, как некие желанные тайны прелестного тела, которого жаждут скрыто, с чаянно – трепетным нетерпением, обжигаясь запретным, словно углями костровыми или кипятком…

Марина села рывком в постели. Повела плечами. Ее знобило. Что же ответит сейчас Загорский любителю тайной перепродажи редкостей? Что? Что?! Всего лишь два дня назад Птицелов показывал ей этот странный, истертый почти что в пепел, в палимпсест, старинный свиток, с оборванными углами, исчерканный вдоль и поперек какими то странными значками. Потом заставил копировать его. Она не до конца поняла, зачем. А потом ей приснилась Бартолли. Она протягивала ей тот же самый свиток, только целый, более плотный, шелковистый, приятный на ощупь. Он не рассыпался под пальцами. Не пах мелом. И теперь она, наконец – то, сообразила, зачем так тщательно рисовала ноты… Загорский опять подсовывал Стеблову копию… А оригинал он давно продал в Венеции, странному человеку, с узким, длинным лицом и ядовитыми, ярко – красными губами.

Это была не помада. Губы были словно содранными, искусанными от внутреннего жара. Он ждал их у колонны, в каком-то пропахшем тиной и рыбой закутке длинного, змеистого, протухшего канала… Да, именно – протухшего! В Венеции не пахло шоколадом нигде, кроме пьяццо Сан – Марко. Шоколадом и голубями. Они с Загорским свободно могли позволить себе столик на площади и крохотные чашки жидкого кофе, два узких, длинных бокала вина… Вино было хорошей выдержки, не кислило.. Марина не любила красное вино. Оно слишком напоминало ей кровь… Чаще всего она просто долго вертела бокал в руках, ставила на столик, едва пригубив… Загорский сердито фыркал, искоса взглядывал на нее, швырял на стол чаевые, стремительно вставал. На пьяццо Сан – Марко она долго кормила голубей, они окружали ее плотным кольцом, а она жадно втягивала ноздрями их терпкий птичий запах, касалась пальцами их мягких головок, в которых отдавался ритм жизни, пульс их крошечных сердец… В эти минуты она самой себе казалась похожей на голубя. Кроткого, испуганно – затерянного посреди блестков зеленоватой волны, в сером ожерелье шестисотлетнего камня, в гулком звоне колокола, в бездонности мягко – серого жемчужного неба… Человек с ярко – кровавыми губами на меловом, длинном лице отделился от колонны, молча протянул Загорскому серое портмоне с двумя параллельными замочками, спрятал в борт длинного пальто свиток октав.. Они едва кивнули друг другу… А вечером Птицелов уже горделиво размахивал перед ее носом купчей на виллу в маленьком итальянском городочке, близ Неаполя или Турина. Она не могла вспомнить, где.. Какая, в сущности разница? Ей там не жить все равно… Ей с ним – не жить. Она вдруг осознала это отчетливо в тот вечер. Так отчетливо, что остро кольнуло под лопаткой.

– Ну, и почему ты сразу от него не сбежала, не ушла, к матери не вернулась?! К чему эта пятилетняя мука была, не понимаю? – с яростным хрипом Иван приподнялся на локте, заглядывая в глаза Марины с такой болью, что ей показалось, что зрачок у него дымится… Зрачок был странный, зеленый, как крыжовник с «чернинкою» внутри. Марина невольно залюбовалась этой дымкою, ежась, и натягивая на себя потертый велюровый плед и осторожно отодвигаясь в сторону на скрипучем диванчике, в чистой комнате с двумя окнами и ореховыми шкафами в простенках…

В приоткрытую дверь было слышно, как поцокала когтями по-старому, почти бумажному, линолеуму, борзая, белая, с серыми, мраморными подпалинами по бокам. Странно, у Ксении Михайловны, матери Ивана, тоже была борзая.

– Тише, тише, ты так Сеню разбудишь! – Марина качнула головой, подняла округло кисти, вынула шпильки из волос – две забытых, и темная копна свободно полилась по плечам… Я не думала сразу… Пела ведь, контракты, концерты. Еще вечное, бабье: надеялась, что одумается он…

– Любила же ты его? – Иван все также шумно дышал, с непонятным, яростным хрипом.

– Я девчонка тогда была. Казалось мне, что, да… Любопытно было все с ним, искры будто горели внутри, пылали, душа горела…. Хотелось мир посмотреть. Его друг, директор театра, помог подписать первый мой контракт в Бухаресте, потом в Варшаве, в Афинах… И все – покатилось. Маме квартирку купила в Серебрянске, точнее, домик, она там теперь… когда ей уж совсем невыносимо с Вадимом… Я туда хотела сперва уехать, но подумала, что он и там – найдет. Адрес он знал, рылся всегда в бумагах, телефоне… Хорошо, что мы сюда, дальше- Она осторожно обняла Ивана, приникнув к нему всем телом, словно пытаясь согреться.…