Алексей Жак - Перевернутое небо

– Ну и что из этого, – отвечал за всех Белоусов, – пароход его, деньги тоже. Хочет барин, платит, хочет, нет. Долг растет, значит, так нужно, ему нужно. Может у него задумка такая, нам его с нашими куриными мозгами не раскусить. Хотя, с другой стороны, если посмотреть, какой капиталист будет терпеть убытки, а тем более отказываться от собственного имущества, арестованного в иностранном порту, – дискутировал он сам с собой, не обращая внимания на кворум (на встречи с ним в общей столовой команды к тому времени перестали ходить даже самые верные его сторонники и ярые защитники, такие как дипломированный, правда, в иной области, палубный матрос, вместе с Дикаревым вязавший кранцы в день швартовки).

– Тем более что произошло всё это недоразумение с банковскими перечислениями, – продолжал гнуть свою линию кэп, – по его, а не по чьей-то еще вине. Тут счет третьим лицам не выпишешь, сославшись на ущерб от посторонних сил. И на форс-мажор не спишешь. Всё в рамках договора, по обоюдному согласию застряли в этой богом забытой дыре.

Им уже давно отключили свет, перекрыли воду. Для своих нужд экипаж вынужден был запустить дизель и качать воду из своих же цистерн. Еды было запасено с лихвой, на полгода вперед – рейс предстоял длительный. Пустынные при выходе с базы полости трюмов в результате трехмесячного лова заполнились до потолка коробами мороженой рыбы. Мощные рефустановки, работающие исправно, без перебоев подавали туда холод. Всё было прекрасно, если бы не одно «но»: никто не знал, когда же запустится механизм предоплаты за услуги порта, когда начнется разгрузка, когда зашуршат купюры в счетчиках и им выдадут обещанный перед заходом в бухту никому ненужных молитв («На кой черт они сдались!») наоборот очень долгожданный и очень необходимый каждому аванс.

Белоусов категорически отказался покидать причал негостеприимного порта, героически и стоически выдерживая ненавязчивую осаду.

– Пока не получу всю до копейки причитающуюся мне сумму от собственника судна, – стоял на своем бастующий капитан, – от стенки не отойду. Хоть поджигайте траулер, – без раздражения кричал он в одинокую ночь, нависшую над берегом. При том, что слушать его желающих не нашлось ни в экипаже, ни во всей округе. – Но учтите, если кого увижу близко от швартовых, буду стрелять без предупреждения.

Интересно, предполагал ли кто из местных, что в каюте кэпа шаром покати насчет арсенала, даже ржавой берданки не сыскать при необходимости, не то что винтовое огнестрельное оружие. Впрочем, никто не мог, конечно, предвидеть другого обстоятельства – того, что у одного из членов экипажа все же имелась заначка. Никто на всем белом свете не догадывался, что сокрыто в тайниках машинного отделения и завернуто в масляную ветошь. Никто не знал о пистолете «ТТ», который контрабандой провозил уже через третью границу Дикарев, не сумевший вовремя перенести «игрушку» в безопасное место, будучи еще под защитой родного отечества.

– Ладно, не переживай, – не стал себя журить Дикарев, даже тогда в прошлый раз, когда закончился таможенный осмотр и судно в конце концов вышло в море, – тут самое безопасное место и есть. Здесь точно никто не найдет.

Он только вздрогнул, и сердце его еще на короткое время защемило, когда услышал, как взбешенный капитан грозился открыть пальбу по людям на причале.

– Нет, он не может знать о моем тайнике, – успокоил себя Сергей, но ночью все же спустился вниз и пошарил в трюме под пайолом.

– Не дам отрезать на пеньковом тросе ни одной каболки, – горячился и пугал хмельной Белоусов. Пугал больше для виду, больше для своих подчиненных, собравшихся на ужин, нежели самих аборигенов. – Это уже политическая акция называется, а не хулиганство: канаты принадлежат судну и находятся на его территории, и территория эта является неприкосновенной. По сути, они, эти веревки, не что иное, как граница Советского Союза, кто ее нарушит, их нарушит, будет иметь дело с целой державой, а не просто судиться с судовладельцем.

Однажды утром Белоусов все-таки дозвонился до таинственного крутого коммерсанта – владельца судов и пароходов. Он вышел из радиорубки в превосходном настроении, восторженный, как будто получил известие о перечислении Нобелевского гонорара, а не скромной суммы в двадцать пять тысяч канадских долларов. Экипаж ликовал. А вечером в столовой устроили праздник, кульминацией которого стала раздача свеженьких, пахнущих типографской краской «долларей».