Алексей Жак - Перевернутое небо

Он с явным удовольствием погружался в бездну, как будто спускался в портал, соединяющий его с домом. Вылезал наружу этак через полчасика, не больше – больше, наверное, и не выдюжить, – но взбудораженный и радостный («Радости полные штаны»). Спасенный Челюскин. Не дать, не взять.

«А что?! Может, и впрямь побывал на короткое время на заполярном пике, где случаются частые сияния и иные головокружительные чудеса. Отчего голова идет кругом и много чего просыпается в ней, в бредовой голове, что дремало и наружу не прорывалось. Не просилось до поры до времени, – мечтал Дикарев. – Как будто на куске льда, отколовшегося от северного полюса, на самом пятачке потоптался, как незамерзающая мушка (настолько мал и ничтожен объект). Потоптался на макушке земного шарика».

И оттого, что таким радостным и счастливым, таким, каким еще никто и никогда, в том числе и сам Дикарев, его не знал, выползал на свет этот глупый парнишка – когда возвращался к ним, к людям, – Сергею верилось, будто за время своего отсутствия простофиля и в самом деле набрался там ума-разума. И еще чего-то, что не передать словами, чувственного и высокого, чего не приобрести в обычной жизни, не окунувшись в фантазию и не улетев в один миг в дальние дали своих мыслей. Небо – это перевернувшееся море. И он нашел это там – в этом ледяном подземелье, почти на дне железного корыта, качающегося на волнах безграничного океана.

И еще кое-что, возможно, он прибирал там к рукам. Приклеилось что-то к его багровым и мясистым лапищам сельского увальня-мужичка, молодого еще парня, но уже с повадками хозяина земли, стоящего на своей земле, свыкшегося с грубой и непосильной работой.

«Однако тут не земля, тут железо кругом, – думал Дикарев, – а мускульная память о сотках… а возможно и о гектарах черноземной земли осталась в руках. И еще где-то».

Конечно же, он украл что-то оттуда, настаивал противный мозг Дикарева. Так обычно поберушки-мародеры хозяйничают на поле боя по завершении молниеносного, со скоростью смерча совершенного и победоносного налета («гоп-стопа»), прихватывая по пути всё, что плохо лежит, что, может быть, не нужно, но что может пригодиться потом, ну после войны.

«Набрался того непомерного, избыточного, едва ли не излишнего ума… невероятных, просто академических знаний подчерпнул ладошкой, как экскаваторным ковшом. Куда ему столько… – не останавливал поток сознания Дикарев. – Действительно, зачем останавливаться? Времени предостаточно, девать некуда, хоть с маслом ешь. До выхода в море далеко. Может не один месяц простоим. А может быть, и насовсем тут обоснуемся. Обживемся, как аборигены, женами и семьями обзаведемся, детьми. Новая родина. Чем не житьё-бытьё, живи и радуйся! …для такого неуча, как малограмотный матрос-трюмный, это роскошь, да столько и не унести, – всё же возвращался мыслями Дикарев к персоне трюмного, стараясь как-то конкретизировать свои разросшиеся до невероятных циклопических размеров умозаключения. – Не по размеру Сеньке шапка», – он попытался тут же, без подсказки и не сказать, чтобы безрезультатно, вспомнить любимую поговорку матери.

Сергей помесил мыском накопившийся в канавке снежок. По пустынному шоссе гулял раздуваемый ветром буранчик. Он поднимался и опадал, увлекая с дороги в полет вместе с собой горсти белой пороши, покрывшей и землю и асфальт, как рассыпанная крупа.

«Навестил, наверное, злого волшебника – почему бы нет? – прирученного и прикормленного с руки, преображенного в белого, полярного медведя и посаженного на цепь, дабы не убёг, сокрытого от чужих глаз в горле-горловине бездонного трюма, как в самой глубокой темнице. Кстати, я не видел ни разу, есть ли там свет или его нема?»

А возможно причина заключалась в ином, была проста, как… как оттопыренный средний палец, торчащий из кулака проказника, нацеленный в небо. И его радость объяснялась вполне банально, проще, приземленнее что ли? Так сказать, доходчивее для понимания простачка, рассказанная на двух пальцах. Тем более что кожа трюмного приобретала по возвращении синюшный цвет, нос краснел, а щеки наливались соком, как две спелые сливы. Дикарев отчаянно внюхивался, но уличить тихушника Гришку в алкоголизме не получалось.

– Хорошо, – фыркал Гришка, как морж, после своей вылазки. – Ох, ну и хор-р-ошо же.

С кончиков хохляцких усов свисали и болтались без звона сосульки-колокольчики.

– Хорошо, – повторял он и начинал теперь на глазах рдеть, как красна-девица. Покрываться уже маковым цветом.