Mary Solitaire - Проклятый идеал

Досуговый день, совсем неожиданно отсроченный Реденвольдом, я наивно планировал посвятить восполнению неудовлетворяющей сумме часов покоя и сна до обеденного времени, но у судьбы были явно другие планы на этот редкостный случай. Какое объяснение придумать за игнорирование настоятельных звонков лечащего врача? Действительно, было крайне утомительно излагаться насчет собственного самочувствия за последнюю пару суток. Необходимость объясниться перед тем, кто печется о здоровье пациента больше него самого, вынуждает набраться смелости и повторно наведаться с визитом к специалисту. Не привести ли в оправдание истинную причину? Я так и решил сделать. Нехотя натянул на себя то, что висело на тыльной стороне шкафа. Приспущенные волосы перед глазами часто выполняют чуть ли не «главенствующую» роль в моем амплуа, скрывая обзор на уставший и уж слишком опечаленный, по мнению остальных, взгляд. А держать веки в напряжении, ограничиваясь оттого, чтобы их опустить, требовало неразумных расходов из скромного запаса энергии. Засунув руки в карманы, не поднимая опущенный взор, глядя только на мокрый асфальт, поникший силуэт в темном одеянии, выдавая всем своим видом отчуждение, слонялся по городу. Немного содрогаясь от утренней прохлады, проходя сквозь холодную морось, я добрел до лечебного учреждения.

Мужчина в белом халате всегда приветлив, а меловый кабинет в очередной раз слишком сильно угнетает зрение. Не единожды ловлю себя на мысли, что когда-нибудь обязательно прокомментирую свое недовольство насчет интерьерного решения. Я отдал бы предпочтение более теплым тонам. Наверное, это больше соответствует общей цели проведения терапии. Почему прием пациентов должен обстоять именно в такой напряженной обстановке, от которой становится по-особенному дискомфортно? Дискуссию в голове, что могла бы длиться вечно, прерывает мужчина напротив:

– Ну, рассказывай, как изменилось твое самочувствие за последние дни. Хотя ты и отказывался осведомлять меня об этом по телефону, так и быть – прощаю тебе несоблюдение этой формальности.

Мое расположение в кабинете было предопределено заранее подготовленным стулом. Без замедлений я устроился на свободной мебели, слегка поджав ноги.

– В целом неплохо, – начал я, одновременно принимаясь теребить браслет на левом запястье, расчесывая им кожу до красных пятен.

– Вижу, у тебя есть плохая привычка, – проговаривает мужчина и подмечает любопытную деталь напротив, кивая на руки с выступающей кровью на запястье.

Я лишь нервно ухмыльнулся и испытал попытку сублимации внимания на чем-нибудь другом. Прозрачный стакан с водой, любезно предложенный врачом, – первое, что попадается на глаза. Маленькие глотки жидкости с трудом преодолевают пределы гортани из-за настойчивого кома, стоящего ребром в горле. В попытках разговорить молчаливого клиента клиники специалист приступил к прямым вопросам в жанре «насколько хорошо я справился с порученными заданиями, выполнение которых играет не последнюю роль в успешности проведения терапии». Для себя я знал, что все те прописанные мне действия не сильно отражаются на самочувствии, так что иногда я вполне мог безответственно пренебречь их выполнением. Из отрицательной части повествования я все-таки выделил накопившиеся жалобы, препятствующие безмятежному сну, дневному бодрствованию, и прочую нежелательную симптоматику, идущую рука об руку с моими ментальными нарушениями. Однако где-то глубинно, подсознательно отголоски совести твердили мне озвучить хоть какие-то положительные изменения, дабы не обесценивать труд специалиста, щедро инвестирующего свои старания в мое бренное существование.

Не без труда приходилось изображать человека, не обремененного гнетом нужды в умиротворении духа. Мужчина в халате, откликаясь на поступающие от меня показания, достал блокнот с ручкой, поправил очки на кончике носа, немного скидывая бровь, обращая все свое внимание на каждое слово из моих уст, принялся выписывать ключевые моменты из повествования и когнитивных признаков. В общей сложности кардинальных изменений не наблюдалось, однако это в принудительном порядке обязало психотерапевта прописать более действенные, но все такие же ненавистные мне пилюли желтого цвета, полукруглой формы, ссылаясь на необходимые меры. Могло это означать только одно: мои лживые изречения прозвучали недостаточно внушительно для проницательной зоркости профессионала. Также подозреваю, что моя очевидная непунктуальность смутила его не меньше и привела в неподдельную настороженность. Как минимум это подразумевали расписанные наставления на оторванном из блокнота клочке бумаги.