Алексей Жак - Изгнанник

Он тут же останавливал себя.

«… или кто-то помогал, невидимый, спрятанный – тот же Лука, например? Нет, нельзя так. Остановись. Не зли бога, судьбу, любого, кто совершит над тобой праведный суд за такое зубоскальство. Не будь мразью, как отец! Опять напился до чертиков, и забыл что пристойно, а что подло?»

…

Яна, располневшая перед церемонией – видать, волновалась и заедала тремор, – встретила Сергея на пороге дома в ситцевом халатике а-ля «Бриллиантовая рука» с густо накрашенными губами и такими же кустистыми бигуди («бигудями») на голове; она вся полыхала и светилась.

– Проходи, зятёк, – выглянула из-под ее руки нарядная, в замше и черных лосинах, утянутая теща. – Заждались гостя, дорогого гостёчка. Запаздываете, Сергей Ефимович. Утка стынет.

– Мама, дай человеку с дороги раздеться… и умыться, – суетилась Яна вокруг будущего супруга, принимая от него, как обученный швейцар, всё ту же затертую куртку, в которой его увидела впервые на коварном и ледяном, раскатанном подошвами прохожих как каток, бульваре.

– Вы не беспокойтесь, я сыт.

– Ну, да конечно, – сдвинула брови Ядвига Савельевна. – Откуда сыт-то? С дороги-то.

Сергей не стал распространяться, что накануне перед выездом, также нервничая и переживая предстоящую встречу – все-таки не был он бесчувственным истуканом с приевшимся чувством сытости – он позволил себе расслабление: немалую порцию алкоголя и значительно большую, прямо-таки огроменную, тарелку жареной птицы. Алкоголем он к тому же скоротал недлинный путь к невесте, подпрыгивая на ухабах дороги (железной дороги) и прислушиваясь к металлическим звукам внутри своего тела, там, где располагалось неритмично постукивающее и позванивающее сердце. Вид запеченной утки не произвел на свет в его памяти умиротворяющих ассоциаций, скорее, спазм пресыщения и подступающей тошноты с последующей рвотой.

2.

– Дети, быстрее, живее собираемся. Машина уже приехала, ждет у парадной.

Ядвига Савельевна суетилась в коридоре, благоухая ароматами вылитых на нее духов, как распустившийся бутон под лейкой.

– Надо заехать к Петру, поклониться, – сказала она впопыхах, роняя с табуретки у тумбочки с зеркалом мелкие принадлежности для воскрешения былой красоты.

«А была или она? – задумался Сергей, разглаживая у другого зеркала рубец завязанного косым узлом галстука бордового цвета. И шелкового, так что ему легко удался прием по устранению изъяна. – И к какому Петру она нас зовет? Неужели к Петру Маркелычу? К этому загадочному, неизвестному и всеми любимому Петру Маркелычу».

Он выглянул в окно и увидал перед детским садиком изогнутый профиль желанного гостя – долгожданный автомобиль, неудобно и неудачно перегородивший перекресток двора: направо пойдешь, упрешься в калитку дошкольного учреждения, прямо – проезжая часть и тротуар-стоянка для местных автолюбителей, а если налево, то выход в море… Ах, если б это было так! И если б это не был выезд на проспект – путаясь, пробуксовывая, Сергей ежедневно менял ему название: то это был проспект Сталеваров, то Наставников, то еще какой-то, – неважно какой, главное он упорно его забывал поутру и не хотел никак запомнить, зафиксировать в памяти. Какой-то бунт на корабле. Мятеж.

Каково было его удивление, когда лимузин на обратном пути с мероприятия – белый и длинный, как растянутая гармонь – скривил путь и тормознул у бронзового всадника (или медного?). Уж очень грязен и темен был металл, из которого выпрыгивал резвый, чуть ли не взбесившийся конь, грозя опрокинуть царя на плитняк и цветочную клумбу. Оказывается, Петр был памятником, а неукротимое стремление его посетить – не чем иным, как традицией, данью моде и предрассудку, что всадник приносит удачу, если не само счастье, в дом брачующихся.

– Пусть будет так, – согласился Сергей (он уже был готов согласиться с кем и чем угодно, лишь бы не мерзнуть на пронизывающем косточки ветру. «Всаднику что? Он из металла»). – Только не пора ли нам домой? – с замиранием сердца и вниманием к живущему самостоятельной жизнью, булькающему мочевому пузырю, сказал он.

Уже с час, как он мучился ожиданием его разрыва и был близок к истерике и сдаче готовой взорваться крепости. Зачем он пил это губительное шампанское?

«Не будет ли шоком для честной кампании и конфузом для меня, – подумал он вдруг, застигнутый врасплох и не готовый к очередной атаке закипающей жидкости в человеческом радиаторе, – если я облегчусь где-нибудь и как-нибудь – все равно как и каким образом, главное выжить, – в ближайших шагах пяти-десяти (насколько меня хватит, если хватит вообще к этому времени)?»