Алексей Жак - Изгнанник

– Наконец-то. Высказался.

– И, слава богу. Дети, вы так решили? Если вы так решили, то пусть… тому и быть. Я, конечно, не возражаю. Я рада. Я своей дочери желаю только счастья. Скажи же что-нибудь, Ян. Ты согласна? Вы уже договорились?

– Ну конечно, мама. Неужели ты думаешь, мы, не сговариваясь, пришли бы к тебе с таким предложением?

– Мы?

– Да, я и Сережка.

– Раз такое дело, – Савельевна прошла к серванту, сняла сверху икону Ксении Петербуржской и вернулась к молодым. – Благословляю вас. Целуйте, – сказала она и протянула им икону.

Яна и Сергей по разу приложились губами к лику.

– Вот теперь всё как полагается по обычаю. Теперь можете идти, а я тут посижу. Полежу.

– Мама, тебе нехорошо?

– Нет, Ян. Мне хорошо, спокойно теперь. За тебя, за вас спокойно. Теперь я довольна.

…

– Яна, мы куда? – спросил Сергей.

Двери узкого, тесного лифта отворились, и снизу с крыльца парадной по их теплым лицам полоснул сквозняк. Резкий пронзительный ветер задувал с моря.

«А может быть, со стороны Ладожского озера, – подумал он. – Оно где-то здесь поблизости. Во всяком случае, этот район города ближе всего к знаменитому пресному водоему, запечатленному в памяти, как ледяная дорога жизни».

– Холодно, – сказал он, заметив, что Яна по своей, очевидно, регулярной привычке одеваться с торопливой небрежностью, наспех, вечно куда-то спеша, оставила распахнутым шарф на шее. – Не простудись.

– Ты уже оберегаешь меня, как будущую собственность, – пошутила Яна. – Не рановато? Вот так часто случается: не успел человек жениться, а уже командует, чувствуя власть над второй половинкой. Приказывает, велит, подчиняет себе.

– Не пори чушь. Я проявляю банальную для молодоженов заботу. Ухаживаю. Возможно, несколько топорными методами, но искренне забочусь о твоем здоровье.

– Ага, вот как это сейчас называется. В ваше время это, кажется, называли заботой о матери и будущем потомстве? Давай-ка, лучше я тебя укутаю, неженка. А то, ты как маленький ребенок… и спишь, как ребеночек: ладошки под щечку, и сопишь во сне.

– Правда?

– Нет, я выдумываю всё. Зачем мне выдумывать? – Она окинула его быстрым взглядом, осталась довольна. – Идем скорее, нам еще надо успеть в одно место. Не отставай, Сержулька.

«Вот еще новое прозвище. Яночка отыгрывается».

Темно-коричневая дуга, изогнутая перед Невским проспектом и напоминающая останки разрушенного, обгорелого или неудачно покрашенного Колизея, по бокам которого на пьедесталах замерли в гордых позах два наездника – герои тысяча восемьсот двенадцатого года – была не чем иным, как всемирно известным Казанским собором.

«Серо и блекло, – определил стиль Сергей; он критически оглядел действующий церковный памятник и еще на подходе поставил ему незаслуженную оценку. – Если не сказать грязный цвет для возвышенных чувств верующих».

– Не впечатляет, – ответил он на вопрос Яны: «Каков монумент?!»

– Ты ничего не понимаешь в искусстве, – бросила она, не сильно заботясь о его переубеждении и не спеша приступить к устранению огрехов в его образовании.

– Возможно, ты права и я…

– Сними головной убор, как делают все перед входом, – оборвала его Яна, и сама стала обвязывать голову платком, который вытянула из открытой сумки.

Внутри собора шла служба, и толпа верующих скопилась у алтаря. Пахло сильно, резко и чем-то дурманящим, дурманно-сладким и тяжелевшим голову, а чем, Сергей не мог определить. Этот запах он помнил. Но только один раз его вдыхал – в церкви в Телеграфном переулке, куда однажды в воскресенье его завел отец.

«Наверное, это ладан, – подумал Сергей. – Странно, зачем он вообще поперся туда? Он же не верил в бога. И никогда не молился».

Яна расплатилась за свечи у деревянного прилавка с православной атрибутикой: мелкого формата книжки с таким же мелким текстом (буквы с виньетками, заглавные и прописные – красные, как сказочные домики на картинках Сергеева букваря), иконки, которые можно запихнуть в карман брюк, ожерелья, подвески, браслетики и прочая мелочевка из серебра, крестики, множество крестиков с распятием и без.

– Что это? – шепотом спросил Сергей Яну.

– Молчи, и иди за мной, – шикнула на него Яна; её было не узнать, в этом старушечьем платке, вернее, не расписном, блеклом платке, повязанном, как на старой бабке. – Потом поговорим. На улице.

Они встали около большой настенной иконы. Перед ней, как горизонтальные пюпитры перед дирижером, или мольберты перед художником, высотою до пояса, облепленные стоячими, горящими и оплывшими свечами, стояли две столешницы: одна – круглой формы, другая – квадратная. С прорезями под свечи.