Салават Асфатуллин - Как молоды мы были

«Быт мой день рождения, мы созвонились – вся старая гвардия: Шура, Юра и я. Запаслись пузырями, завалились в общагу. Отмечали весело, в чисто мужской компании. Достали гитару, Юра с чувством пел романсы Вертинского. Не хватило. Сбегали еще. Пели уже Высоцкого. Потом неуёмный в питие Шура настоял еще на одном походе в винный. Я уже не хотел и не пошел. Они шумно ввалились обратно и пьянка покатилась дальше. Юра порывался пойти по девочкам. Шура его удержал. Кажется, потом они куда-то ходили вдвоем, но проснулись около 11 утра в моей комнате. Во рту – как в конюшне, лица – посмотришь в зеркало, плюнуть хочется; голова – в сплошном тумане.

Неуемный Шура опять всех блатовал насчет выпивки, ему– то хорошо – он в отпуске, Юра – в отгуле с трассы. Помню, сопротивлялся, хотел, хоть и с опозданием, пойти на работу. I Но не поняли, не поддержали благой порыв, быстро организовали ходку в магазин и чуть не насильно влили порядочную дозу. Опять отрубился.

Да, хреново. Что теперь будет? Какой позор… И работу жаль, и квартиры теперь не видать… Тоскливо…

Будет теперь «кумушкам» на работе повод для охов, ахов и перемывания косточек на месяц вперед, а там и партбюро не заставит себя ждать:

Как же быть?».

Мрачные раздумья прервал громкий стук и голос вахтерши. Тяжело поднявшись, старчески шаркая тапочками по полу, весь и взлохмаченный, он распахнул дверь. И мгновенно вся кровь ударила ему в голову: – за дверью, рядом с вахтершей стояла кадровичка – зам. секретаря парторганизации управления, в котором он работал.

Возмездие, о котором он тоскливо думал в течение трех часов, пришло. Сотрудница, внимательно его оглядев, спросила: "Что с вами, Альберт Маратович? Вы не были сегодня на работе".

Буркнув: "Болен", он захлопнул дверь перед самым носом изумленных посетительниц. Захлопнул от мучительного стыда и злости на себя.

Вечер и ночь прошли в кошмаре мрачных, жалящих дум.

Под утро пришел к мысли: «Назвался больным, пути назад нет – надо добывать подтверждение». Едва дождавшись 8 утра, ринулся по старым студенческим связям. Только под вечер разыскал приятеля медика, веселого шалопая Рустика. Тот был из вымирающей породы постоянно весёлых людей. Везде у него были связи, все знали, что он большой шалопай, но прощали за лёгкость, за фиксатую улыбку. Его и из института исключали, и раз даже под следствием побывал. Но ненадолго исчезая, он появлялся снова с золотистой улыбкой, кучей свежих анекдотов и постоянной готовностью знакомиться с девушками где угодно.

Особый восторг в молодых женских сердцах вызывало его умение прилично петь, подыгрывая себе на пианино.

Рустик сделал ему справку за час, сделал чисто и тут же потребовал магарыч. При мысли о новой пьянке, Альберту стало дурно. Но Рустик есть Рустик, от него отвязаться практически невозможно. Эта выпивка походила больше на поминки, несмотря на все умение Рустика заражать окружающих своим весельем. Еле-еле выпроводив Рустика к Зойке, его нынешней подруге, Альберт улегся.

В воскресенье мрачные мысли пошли и глубже, и шире. Вспомнились все беспросветные пьянки на трассе за годы после института, всплыл и мучительный вопрос о смысле жизни. Тяжело, но приходило сознание, что так жить дальше нельзя.

«Все! Надо завязывать, пора жениться, завести детей. Да и некрасиво Муниру заставлять идти на второй аборт. Хватит, иду делать предложение!»

Быстро съездив на рынок за цветами и раздобыв у знакомых бутылку шампанского, Альберт с волнением и громким стуком сердца зашел в комнату Муниры. Встав на одно колено, сказал:

– Я долго думал. Мучился. И теперь прошу, Мунира, твоей руки, предлагая взамен свою руку и сердце.

Соседки Муниры так и застыли от торжественности момента.

Мунира тоже опешила, и после некоторого молчания сказала:

– Мне надо подумать…

– Думай, Мунира, думай, но, очень прошу, по возможности поскорее, а то спать не смогу столько дней, сколько думать будешь.

Виду него был действительно измученный, и после нескольких горячих просьб ему велено было прийти за ответом завтра утром.

Рано утром, в понедельник, с замиранием в сердце Альберт тихо постучал в знакомую дверь. Там ждали, дверь мгновенно открылась, в проеме стояла уже одетая Мунира. Альберт кинулся к ней, обнял и услышал сказанное шепотом на ухо: "Я согласна."

1984–1988 гг.

Первый годик – ожидание первых шагов.

Отец на кухне совмещает приготовление ужина с интересной книгой. Сын сидит в гостиной на ковре, в загородке из столов И стульев, подальше от предметов, которые можно засунуть в рот.