Никита Марзан: Пл@стилин 3D

Кефир выпит, стаканы возвращаются на подносы со звонким кузнечным перестуком. Кипение разговоров и движений замедляется, стихает стрекотание, жужжание, шмелиное гудение, в коридоре включают жёлтые лампы.

Люди расходятся по комнатам, располагаются на ночлег. Я тоже ложусь и думаю о моих детях, которых я увижу на выходные и которым отдам своё яблоко.

Я продал всё – мебель, книги, посуду, деловой костюм, сорочки, мужской парфюм и крепкий алкоголь в глянцевых кашированных коробках. Остались в квартире только стены, окна без гардин, лампочки без абажура и канарейка в клетке.

Клетку у меня с руками отрывали, но без канарейки. Звонкие канарейки не в моде, сейчас берут тропических амадин. Ярких, красочных и безголосых, от них один свист, шёпот и жужжание. А канарейка никому не в радость, отпелась, певичка!

Сидит птичка в углу клетки, разглядывает меня блестящими глазками с кобальтовым отливом. А с собой мне её взять некуда, я в Сибирь улетаю, нанялся рыбаком на сетный лов. Озёрную пелядь-двухлетку ловить, до весны. Жена от меня ушла, а канарейку мне оставила. И пакетик узбекской кураги.

Размачиваю курагу лаймовым мохито, кормлю канарейку, ей нравится. У меня ночью самолёт, что делать с канарейкой?

Звоню теперь уже бывшей жене.

– Это я, – говорю. Хотя понятно, что это я, мы пять лет в браке были плюс неделю, как развелись (или неделя уже в минус?): – Возьми канарейку, я сегодня улетаю!

– Вот и лети! Скатертью дорога!

Я другого и не ждал. Взял я канарейку в руку, она маленькая, тёпленькая, если пальцами сдавить, то и проблемы решатся. Всего-то и надо, что крепко сжать кулак. А пальцы у меня железные, как у всякого скалолаза, пусть и бывшего, но всё же.

«Прикинь, – рассуждаю я про себя, – ты подрядился ловить рыбу, а чем твоя рыба глупее канарейки, она тоже жить хочет? И у каждой пеляди, прости мой скверный французский, своя судьба, потаённый смысл жизни, светлые надежды и упования, а ты закидным неводом живые рыбьи души путаешь, вяжешь и на лёд тянешь, на погибель!

Прекрати кривляться, конь ты педальный, удави птичку и не строй из себя приличного! Всё равно этой птичке конец, удавишь ты её или нет, уже неважно, она попала! На твою рыбацкую-мудацкую жизнь всем давным-давно наплевать, и ты наплюй на канарейкину, не буксуй! Заведено, что плюют на слабых! Тебе адски повезло, что из вас двоих конченных ты сильнее, а если бы она была сильнее, то удавила бы тебя и не чирикнула. Ты не смотри, что с виду она нежная, хрупкая и с золотым отливом, твоя жена тоже была нежная, хрупкая и с золотым отливом, а потом вдруг стала медно-рыжей и ушла к другому. А ты, птичка, от меня не уйдёшь. Ты не успеешь стать медно-рыжей и к другому тебе уже не улететь! Я подонок, и спорить тут не о чем!»

Я ощутил частое биение птичьего сердца, поскольку сжал пальцы заметно сильнее. Ещё чуть сильнее! Ещё чуть! Канарейка закрыла глаза, смиряясь с судьбой. А что? Если разобраться, то она в порядке, смерть – это всего мгновение, а птичий рай – целая вечность! Главное, не тормозить!

Сдавил ещё. Канарейка коротко всхлипнула и перестала дышать. Я положил её на подоконник. Отступил шаг назад, второй. Канарейка лежала, уронив крылья и не двигаясь. Я набрал номер жены.

– Аллё!

– Канарейки больше нет.

– Поздравляю, герой! И хватит мне названивать!

А я и не собирался. Это были последние слова, которые имели хоть какой-то общий смысл для нас обоих. Теперь мы будем жить каждый своей жизнью, своими мыслями и своими словами. Вещи проданы, квартира поделена, а канарейка только что умерла, и ничего больше нас с женой не связывает.

Я взял банку из-под кофе и положил в неё птичку. И как мне теперь жить дальше? Да и жив ли я? Моя душа превратилась в мёртвую канарейку и теперь стыла в жестяной банке. Никогда не думал, что запах кофе окажется моим последним земным ощущением.

Я взял банку с канарейкой, встал на подоконник и открыл окно. Подумал, что надо бы записку написать, мол, прошу никого не винить! Хотя зачем? Обойдусь без записки. Бирку на палец в любом случае привяжут, а в ней имя да порядковый номер, остальное лирика.

Я вдохнул и надвинулся на пропасть. Прощай, птичка! А птичка шевельнулась, открыла глазки и резво выпорхнула из банки. Последнее, что я увидел, шагая в пустоту, был медно-рыжий цвет её пёрышек.

Клетка освободилась, и желающие могут забрать её хоть сегодня!

Я опустился на высокий мартовский берег, остеклённый беззвучием сельского простора.