Никита Марзан - Пл@стилин 3D

Пластилиновый человек умолк. Какое-то время он беспокойно оглядывался и посматривал на часы. Потом перевёл взгляд на меня.

– Я возвращаюсь в клинику… я так решил… хочу попросить доктора вылепить из меня ту самую мёртвую крольчиху… как ты думаешь, это возможно?

Я пожал плечами, подыскивая вариант ответа, но пластилиновый человек меня опередил.

– Из пластилина можно вылепить что угодно, а доктору я доверяю. Всё равно моя жизнь – это только рваные воспоминания, и новых событий уже не будет, а значит, не будет и смысла жизни. И что остаётся? Остаётся искать смысл смерти, ведь так? Да я и сам знаю, что это так. В мёртвой крольчихе есть смысл, понимаешь? Она не может быть забыта, иначе человечество обречено стать пластилиновым. И всё закончится.

– Я думаю, что у каждого из нас есть своя мёртвая крольчиха, – возразил я, – но никто не торопится занять её место. С этим можно жить.

– …а little late, – пластилиновый человек улыбнулся, – прощай!

Он протянул мне руку.

Я пожал её и невольно вздрогнул от прикосновения к тёплой кроличьей лапке

Наш мир не идеален и поэтому всё ещё жив. Когда он достигнет идеала, то исчезнет в материнской пустоте вселенной, такой же идеальной, как он. Пустоту нельзя сделать ни лучше, ни хуже, она мера сущего, и мир должен благодарить себя за своё несовершенство, хранящее его жизнь.

Я живу привычной жизнью в своём поломанном мире. У меня старая квартира. Красный мебельный лак в паутине трещин, мутные подвески люстры, утратившие хрустальный звон, диванные подушки, продавленные до пружин, молчащий дверной звонок.

Кухня в тусклом мерцании поломанных светильников. На холодильнике выцветшие магнитики, среди которых нет ни одного целого. Время от времени они снова срываются на пол и снова бьются. Я возвращаю на место эти кусочки моей покалеченной памяти, такие упрямые, такие привычные, такие незаменимые.

У меня нет ни одной целой чашки или тарелки. Каждая посудина имеет скол или трещину. Белая керамика давно превратилась в размытую слоновую кость. Заварной чайник с отбитой ручкой обжигает пальцы, древний тяжёлый кофейник потерял крышку, и я заменил её беспризорной розеткой для варенья. И даже почти попал в кофейный цвет. Моя кухня пахнет просыпанной корицей и старым тмином.

В тарахтящем принтере едва осталось чернил, поэтому тексты на бумаге выглядят ещё более бледными, чем позволяет их делать писательское ремесло. Моя старая кляча-машина никогда не заводится с первого раза, а секс непредсказуем и недолог. Мои дети веселы и не успевают ни по одному школьному предмету, а моя жена красива, сварлива и беспокойна. И это именно та квартира, которая мне нужна. И это именно тот мир, которому нужна моя квартира.

Только несовершенство делает мир уютным и земным. В идеальном мире нет пространств для помарок. Нет времени для безделья. И нет пищи без пользы. И даже если замереть в тени и молчать, то идеальный мир всё равно обнаружит тебя и изведёт, как кухонного таракана, воровски заползшего от соседей.

Мы не симметричны, непокладисты, нетерпеливы, неумны, разнополы, разновелики, разновысоки. Мы не ценим своё здоровье, если оно в порядке. Мы не ценим отношения, если не обжигались. Мы не замечаем воздуха, которым дышим.

А девочки любят плохих мальчиков. А писатели хорошо пишут про пороки. А пыль из ковра никогда не выбить. И нам не раствориться во вселенной. И нам не стать пустотой. А только рождаться и умирать людьми.

Выбираюсь на кладбище, когда земля хорошо подсохнет и после зимы можно прибрать семейную могилку. Работы там не много, и она вообще-то кстати, когда сгребаешь листья, обметаешь цветник, отвлекаясь от тяжёлых мыслей. Ты и те, кто молчаливо смотрит на тебя из овалов, временно становятся участниками этой уборки, умиротворяющей землю и душу.

Обрезаю сухие ветви сирени, подравниваю разросшийся шиповник. Ставлю у базальтовой плиты розовую лампадку, зажигаю. Опускаюсь на решетчатую скамейку, смотрю на пламя. Базальтовая плита не требует заботы, не то что мраморная, зависимая от погоды. К тому же цвет сумеречного базальта отвечает настроению, а для меня это важно.

Обхожу оградку снаружи, проверяя целостность молотковой краски. И проваливаюсь в незаметную яму, скрытую тёмным грубым папоротником. Я на дне подземелья. Свет пробивается сквозь корни деревьев, нависших над головой, а вокруг меня мерцает открытое пространство, уходящее в отодвинутую темноту. Воздух сухой, прохладный, со слабыми сладкими нотами. Всюду, где видно взору, теснятся ряды одинаковых с виду могилок без памятников и оград, простые холмики земли. Вокруг никого.