Александр Северодонецкий - Желтое золото прииска Прижимный. О жизни людей Камчатки

Как и почему Илья сдружился с Семеном Абрамовичем он и сам не помнил.

Когда он вернулся из школы интерната в родное село Каменское, там оставалась одна его престарелая мать, бывшая работница чума, а его отец знаменитый оленевод из совхоза им. 50 СССР, что в Ачайваяме Инмалвил Степан 13 лет назад у него погиб, был засыпан снегом, когда на палатку с гор скатилась снежная лавина не то от дуновения ветра, не то ли под тяжестью оттаявшего при весенней оттепели снега. После этого его мать возвратилась к своим родителям в с. Каменское, так здесь и осталась одна с тремя детьми на её руках.

Да и он отца как-то смутно помнил: так как с 3 до 7 лет был почти круглогодично в санаторном детском саду в селе Тиличики, затем перед школой только и вернулся в Каменское, и это было памятное ему лето, когда он был в табуне вместе с отцом и вместе с такими родными ему оленями.

А осенью, первого сентября, их снова забрав от родителей, отправили уже в школу интернат в селе Тиличики и он уже не помнил своего отца. Образ его был каким-то смутным в его памяти, расплывчатым, не четким, как бы испорченная и не полно сфокусированная фотография. Как бы что-то и запечатлено, но трудно ему теперь понять что. Фотографий отца у него не было. Мама дала только вырезку из районной газеты «Олюторский вестник», где отец был сфотографирован при проведении осенней корализации в районе села оленеводов Ачайваям и он её аккуратно сложив в четверо хранил за твердой зеленой обложкой своего паспорта и затем когда он дотрагивался до обложки паспорта руку всегда согревала то ли память, то ли вечное ощущение, что там хранится родной облик, его божество, его родной отец.

Илье всегда хотелось попасть в село Ачайваям, на свою оленную родину, пройтись по тем местам и по тем тропам, где ступала нога его отца, ощутить всей грудью дыхание великой круглой Земли, по которой ходил его отец. И в такие минуты его молодое еще не натруженное сердце томно щемило и звало на простор, на ветер, на мороз, пусть даже он не одет, пусть он даже не готов к пути. И ведь сам он не знал, что его худоба, что его эта тонкая кость от порока сердца, который никем не был ранее диагностирован и еще он не проявился в полную меру. Он понимал, что вероятно теперь не смог бы быть как отец в тундре, жить без «цивилизации». После стольких лет (почти 13 лет), проведенных вне дома в трех школах интернатах ему хотелось смотреть телевизор, ему хотелось хорошо одеваться, ему хотелось красиво общаться с девочками, ему хотелось играть в карты, ему хотелось пить пиво, пьянящее его юную и еще необузданную никем голову. Но теперь, после стольких лет прожитых вне своего дома, вне того его родного очага, который нас делает людьми, он не мог, он не способен был заработать на себя одного и при этом еще и содержать дом, кормить семью, его не приучили к этому, ему не дали этих навыков и той возможности здесь на Камчатке реализовать себя. Он не мог хранить деньги, не мог быть, когда надо жадным или скрытным от своих друзей и товарищей. Он был открытой душей и если у него были деньги, то он легко их отдавал товарищам и друзьям, наивно полагая, что они в нужное ему время поступят так же с ним. Такие глубинные навыки как содержание семьи, ведение хозяйства, поддержание и развитие любви, воспитание детей надо было впитывать с молоком матери и незримо, перенимая опыт деда, отца и старшего брата, а может быть и прадеда, которых Илья не знал, а помнил по рассказам матери только своего двоюродного дядю художника из Хаилино Килпалина К. В. Да и то мама редко о них рассказывала, а последнее время, она все чаще лечилась в тубдиспансере в Корфе и Илье тогда самому приходилось жить одному, самому находить себе здесь в Каменском скудное пропитание.

– Кто ему о них расскажет?

Было где-то глубоко в сумке пяток писем, которые получал он в интернате от матери и от родной сестренки. Но затем, письма стали приходить все реже и реже, и та наша материнская связь его с жизнью, как то прервалась, как бы вот только что отрезали ему пуповину в том его младенчестве. А ведь у него была мама и отец, а как бы и не было их и уже, и не было той тонкой нити, которая бы привязывала Илью к дому, к очагу, к этой такой родной Земле… Что-то надорвалось в ходе истории, в её круговом спиральном движении. Складывалось впечатление, что эта спираль начала раскручиваться и он оказался в том её звене и в том её участке, которое легко надорвалось и продолжит ли он род человеческий, даст ли он наследников этой Земле, сможет ли воспитать он их, продолжит ли знаменитый род тружеников и оленеводов Нуилгитов.