Юрий Сидоров - Портрет

«Выходной! – вспышка пролетела в голове у Матвея. – А если сейчас рвануть до Потехино? По прямой километров пятнадцать. Ну, совсем по прямой не получится, надо на большак выходить. Все равно, до вечера туда-назад управлюсь. Неужели Колька не отпустит? Должен отпустить! Человек ведь он, а мастер ясно сказал: выходной!»

Куда ни поставь ногу – везде вода. И слева, и справа, и с любого бока. Хорошо хоть с неба, по которому грузно тащатся отягощенные водой тучи, сейчас ничего не падает. Точнее, время от времени начинает моросить, но как-то устало, с неохотой, будто дождь после ударной ночной смены ищет повод передохнуть.

В такую погоду у человека обычно не самое хорошее настроение. У Мотьки, по крайней мере, размокшая земля под ногами никогда не порождала душевного подъема. Но только не на сей раз! Ведь впереди было самое настоящее свидание. Ну и пусть, что девушка нарисованная. Зато какая! Теплые волны прокатываются по всему телу, в кончиках пальцев приятно покалывает, и хочется петь, да так, чтоб услышал весь мир. Конечно, песню надо на такой случай подходящую, чтоб о любви была. Но Матвей таковых сейчас не мог вспомнить ни одной. Поэтому он во все горло затянул «По долинам и по взгорьям…». Ну и не беда, что содержание слегка не на требуемую тему. Он же спешит не просто к девушке, а к девушке по имени Ревмира, которая, вне всяких сомнений, эту песню любит. Не может не любить.

Матвей то и дело поглядывал на часы, которые с непривычки натирали ему запястье. Часы в трудколонии по традиции дарили всем выпускникам. У Матвея с Лешкой так получилось, что их оставили в трудколе помощниками воспитателей. Точнее, оставили одного Хотиненко, который имел влияние на самых разболтанных колонистов и мог, где надо, и прикрикнуть, и тумака отвесить. А уж Мотьку с ним за компанию. Гаврила Петрович тогда махнул рукой и разрешил. Никто в трудколе не мог представить Матвея без Лешки, словно они невидимой веревочкой повязаны. Но часы тем не менее вручили, как и всем другим, уходившим во взрослую, непонятную, но манящую к себе жизнь. Мотька берег их, надевал редко, что называется, по праздникам. А разве не праздник увидеть Ревмиру?

Зарубин полюбовался солидно ведущей себя часовой стрелкой и с досадой отметил торопливость минутной. Коля Егоров отпустил до двадцати двух ноль-ноль. Здорово, что вообще позволил отлучиться из лагеря. Ребята сначала загорелись идеей сходить в Соцгород, но перспектива утопить в глине видавшую виды обувь остудила энтузиазм на корню. Егоров упросил Палыча привезти запас продуктов. Мастер долго отнекивался, но в итоге согласился, поставив непременное условие – готов взять только одного человека, а иначе Ночке будет тяжело везти назад мешки. Этим единственным счастливчиком легко и незаметно оказался Лешка Хотиненко. Впрочем, Матвей удивлен не был. Он привык считать приятеля везунчиком, из каких только передряг в трудколе тот не выходил сухим. Вот и сегодня Лешка ничего особенного не предпринимал, только вызвался, и на тебе – Коля именно его и отправил. Тут и Мотька подумал: «А я что, рыжий? Лешка ведь к Поле поехал. А мне, выходит, целый день в мокрой палатке сидеть и тоску разводить?» Сам того не ожидая, добился Зарубин от бригадира разрешения до вечера отсутствовать. Вот просто взял и добился. Ходил по пятам неотступно. С полчаса Егоров отнекивался, но потом махнул рукой: «Ладно, смотрю, уперся ты, как бык. Шпарь в свой музей, но чтобы в двадцать два ноль-ноль кровь из носу был тут».

Добрался Мотька в Потехино только, говоря армейским языком бригадира, к шестнадцати тридцати. Еще минут двадцать приводил себя в порядок, старательно оттирая пучком травы и полоща в луже чудом уцелевшие башмаки. Уже открыв входную дверь, Зарубин сообразил, что забыл умыться. Наверняка вся физиономия в грязных разводах, а ведь только что мимо водоразборной колонки проходил.

– Молодой человек, вы куда? – повернула к Матвею голову суетившаяся около стола с билетами пожилая кассирша. – Мы до пяти работаем.

– Так… а счас еще… – невнятно пролепетал Мотька.

– Без десяти! – указующий перст кассирши устремился в направлении настенных часов.

– Вот непруха, – поник головой Матвей.

– Чего-чего? – не поняла кассирша.

– А можно, если мигом?.. Я бегом посмотрю, туда и назад. Вот за билет возьмите, – Зарубин протянул женщине купюру, номинал которой в разы превышал цену посещения.

– Ты чего, милый, не в себе маленько? – кассирша переводила взгляд то на Мотино лицо, то на купюру. – Я тебе русским языком говорю: закрывается музей на сегодня.