Ольга Толмачева - Дрон, судьба человека

Порой предательски молчал телефон. Иногда за целые сутки старику не с кем было обмолвиться словом.

Ничто не держало его в настоящем. Он жил, далеко не заглядывая вперед. Планы не простирались дальше разумного предела. Дорожил лишь крохами здоровья и воспоминаниями, в которых прошлое представало в ослепительном блеске – вроде и не было в нем ни нужды, ни лишений.

Бессонницей старик не страдал, и ночью спал крепко – роскошь, доступная в его возрасте не каждому. И это обстоятельство в данный момент жизни также добавляло толику счастья.

Проследовав утром на кухню, он перекладывал в сковородку сваренную накануне крупу, чтобы разогреть и съесть без остатка. Свою норму еды Василий Иванович вычислил многолетней практикой – черпал из кастрюльки столько, чтобы не допустить излишества. В кашу бросал ложку сливочного масла, и пока она томилась на плите, выпуская аромат, умывался.

День был расписан по минутам. В начале недели старик затевал уборку квартиры, в среду – стирал белье. По выходным ходил на рынок за творогом, овощами и фруктами. Были и другие заботы: навестить врачей, оплатить счета за квартиру, запастись лекарствами.

После смерти жены к его повседневным заботам прибавилось ежедневное посещение кладбища. Хлопоты по обустройству могилы стали так же необходимы ему, как и обустройство быта в собственном доме.

Реальное причудливо переплелось с надуманным, прошлое – с настоящим, умершее – с живым. Все находилось неразрывно, в одной плоскости бытия.

ЖУРЧИТ РУЧЕЕК

Рассвет тихо и бережно проникал с улицы в дом, щадя чувства, окутывая туманом. Василий Иванович нехотя открывал глаза, и прошлое бесцеремонно навалилось на стариковские плечи. Впереди его ждал новый день одиночества.

И тогда из глубин памяти к нему прилетал голос жены.

Тамарушка была шумная, говорливая. Ее голосок звенел отовсюду. Чем занималась, кто в гости заходил, кого повстречала во дворе на прогулке, что нового у друзей и знакомых – непременно ему докладывала.

Рассказывать Тамара была мастерицей. И словечком редким, золотым, побалует – где только отыщет? И лишнее в истории присочинит, мужу на забаву. А иной раз любимый сериал бралась излагать. Обижалась, если старый не вникал в содержание. Вроде, и слушает ее, упрекала, и даже поддакивает, но спроси, о чем речь – ни за что не вспомнит.

Василий Иванович посмеивался над женой, но сам, и в правду, не углублялся в стремительный поток женской речи, который лился без остановки, словно горный ручей. Где рождался источник и куда плыл, неся звонкие воды, не следил, не заморачивался. Привыкал к журчанию голоса, как привыкают к приятной музыке.

– Шагай, шагай, тихоход! – смеялась Тамара, желая обогнать мужа в узком коридоре. Толкала, хлопала богатыря по плечу – шутила. Понимал, конечно, что лишний разок хотела прильнуть к нему, приобнять сердитого, в тепле мужниных рук понежиться.

Шумно, но несерьезно старик ворчал на ласки жены, молодые заигрывания. Недовольничал пиханию острых локотков жены в свой бок. Говорил, призывая к порядку, что, видно, забыла старая, сколько им исполнилось лет. Бывало, вспыхивал от возмущения, как костер в жаркий полдень – аж трещали дрова! Ему лишь повод подай сотрясти воздух.

А Тамарушка за искру хваталась и ну давай со всей силы дуть на пожар. Гневно пеняла ему, сверкая очами, что и в прежние годы не было у Василия Ивановича к ней интереса. Мол, в чужих койках смысл жизни искал.

На пустом месте начиналась у них перепалка. Бывало, зашипит, зашкворчит Тамарушка, как масло в разогретой сковороде – не унять, не остудить запал. Текли на мужа потоки обиды, накрывая несчастного с головой, и не было в эти часы в доме места, где бы он мог переждать ураган.

Намеки на неверность возмущали старика до глубины души. Скрепя сердце, он согласился бы с любым упреком – для того лишь, чтобы жене угодить, охладить страсть. Но то, что он неверным ей мужем был, и слышать не желал. В подобной лирике Василий Иванович не находил здравого смысла. Романтика любовных приключений вне семьи не вдохновляла его практичное устройство. А на то, что не имело разумных основ, сердце не откликалось. Смятение души и любовную тоску Василий Иванович считал уделом поэтов и бездельников.

Бывало, пошумят с женой, повздорят, покусаются – иной раз и вспомнить смешно, из-за какой ерунды по дому буря прошлась. На часок-другой расходились по комнатам остудить пыл. Сидели, пыхтя, по углам в одиночестве.