Егор Киселев - Friedrich

– Не перекладывай с больной головы на здоровую, Серж.

Колесников попытался улыбнуться:

– Да разве ж на здоровую? О тебе разное в университете говорят.

– И что на этот раз? – тон Алексея вдруг смягчился, и мы вздохнули спокойно.

– Ничего нового, – вмешался я, – говорят только, что ты отпетый бабник, ни одной юбки не пропускаешь.

– Врут! Ей-богу, врут! – сказал Пинегин в сторону. – А вообще, жаль, Серега, что ты меня за какого-то последнего школяра принимаешь. С самого первого слова мне стало понятно, о ком ты тогда говорил, и я просто хотел вас познакомить. Делать мне больше нечего, только девчонок у друзей отбивать.

Но Пинегин славился своим фантастическим успехом у первокурсниц, поэтому мне почему-то подумалось, что он лукавит. О нем, конечно, говорили всякое, но не мог же он и впрямь ухаживать за всеми сразу. Он курировал всю факультетскую жизнь и принимал непосредственное участие во всех студенческих мероприятиях, начиная от организации «осенней практики», заканчивая шефством над отдельными группами. Не говоря уже о его бесконечной любви к разного рода фестивалям и попойкам.

– Ладно, – прервал я повисшую паузу, – не серчай, Лех. Парень просто влюбился, – я похлопал Колесникова по плечу.

– Так что же, драгоценные мои, вас все-таки познакомить? – спросил он нас.

– Давай, – ответили мы одновременно.

– Только обещайте вести себя хорошо, – пригрозил он нам.

Катю мы нашли на втором этаже, недалеко от главной лестницы. Она говорила с одногруппницей, но заметив Алексея, отвлеклась, помахала ему рукой и пошла нам навстречу.

– Привет.

– Привет, Кать, – с улыбкой начал Пинегин, – разреши порекомендовать тебе моих друзей: Сергея и Андрея. Очень хорошие люди, можешь обращаться к ним по любому вопросу. Ребята, это Катя, прошу любить и жаловать.

– Привет, – поприветствовали мы ее дружно.

– Привет, – она немного смутилась и на секунду замолчала. – Ну как тебе?

– Не мое, – отозвался Алексей, – мне постоянно казалось, что я читал какой-то рекламный проспект, а не стихи. Не скажу, что совсем не было спасительных строк, но в общем, ни разу не Бродский.

– Не все же Бродского читать, – попытался вмешаться в разговор Серега. – Должен еще и Маяковский быть.

– Тем не менее, я принес, – Алексей достал небольшой томик, больше похожий на записную книжку, отпечатанную, однако, на хорошей бумаге. – Если будет что-нибудь интересное, дай знать.

– Хорошо. До свидания, – ответила она, не поднимая на нас с Колесниковым глаз, и вернулась к подруге.

– С каких это пор ты полюбил Бродского? – спросил Алексея Колесников.

– А ты думал, я книг совсем не читаю? Ну что, довольны?

Мы промолчали.

– Та-ак, – протянул Пинегин. – Что за кислые мины?

Мы коротко переглянулись.

– Если у меня не получилось вас по-хорошему познакомить, так что ж, нужно сразу нос повесить? – продолжил он нарочито строгим тоном, когда мы спускались по лестнице. – Послушайте, друзья, все будет в лучшем виде. Москва не сразу строилась.

Мы с Серегой особого оптимизма не питали. Казалось, это знакомство скорее пошло нам во вред, чем на пользу. Она вряд ли запомнила наши имена, да и вообще, вряд ли обратила на нас хоть какое-нибудь внимание. А вот с Лехой они, должно быть, вполне неплохо общаются, если даже передают друг другу книги и обсуждают вопросы современной поэзии. Мы, конечно, не могли оценить истинных масштабов их отношений, но пищей для размышлений эта встреча одарила нас щедро, нас начали терзать смутные сомнения. Серега притих и целую неделю ходил мрачнее тучи, я и сам бродил как в тумане, полностью утратив всякую инициативу и интерес к происходящему.

Все снова переменилось, когда Катя поздоровалась с нами в университете. На удивление это событие совпало с очередным исчезновением Пинегина – от него не было никаких новостей почти десять дней. Временами с ним такое случалось, он полностью пропадал с радаров, не отвечал на звонки, а в интернете появлялся глубоко за полночь. Мы никогда его не расспрашивали, да и вообще, толком ничего о нем не знали. Но то, что он был сложнее, чем кажется на первый взгляд, мы теперь железно усвоили. Впрочем, задуматься об этом нас заставила именно Катя.

К концу большой перемены, на который мы, в нарушение заведенных традиций, разбрелись каждый по своим делам, ко мне подошел Колесников и сказал, что к нему подходила Катя и спрашивала, как можно связаться с Лехой.

– Что ты ей сказал? – поспешил допросить его я.