Евгений Пекки - Гуси, гуси… Повесть о былом, или 100 лет назад

– Винный дом «Шустовъ и Ко», – вслух прочитал Митяй надпись полукругом на цветной этикетке. – Поставщик двора Российского Императорского двора. Коньякъ. Изготовлено во Франции, разлито в Санкт-Петербурге.

– Пробовал такое? – ласково спросила хозяйка.

– Откуда нам? Водку монопольную, и то один раз пробовал у дяди. А так – наливочки или настоечки – в праздник, бывает, пару рюмок и опрокинешь.

– Тем более, стоит попробовать, заодно и на «ты» перейдём.

– Это как? – выпучил глаза Митяй.

– Ты же просил себя «Дмитрием Петровичем» не называть, и я прошу звать меня на «ты».

– Так ведь не поймут же… Кто – вы, а кто – я? Да и старше вы, так не положено.

– Какой ты бирюк, право. Кто женщине на её возраст указывает?! А потом, мы никому не скажем, будем знать только ты и я. При всех, конечно, можешь величать меня по отчеству, а когда мы только вдвоём, зачем условности?

Митяй не нашёлся, что ответить. Хозяйка не теряла времени. Две высокие рюмки на фигурных ножках были налиты почти доверху. Одну она протянула Митяю, подойдя вплотную, вторую взяла сама, обвив его локоть своей полной ручкой.

– Пьём до дна, Митенька, – и начала пить маленькими глотками.

Митяй, зажмурившись, опрокинул в рот всё сразу. Действительно, это было новое ощущение. Коньяк оказался значительно крепче вина или наливочек, но гораздо приятнее, чем водка. В животе сразу стало горячо, и перехватило дыхание. Он с полминуты стоял с широко открытыми глазами, не зная, вдохнуть ему или выдохнуть.

– Едрёная штука, – выдавил он, – закусить бы.

Тут же рот ему заткнули поцелуем, да так, что он чуть не задохнулся. Когда Елизавета, наконец, отстранилась, он всё ещё стоял, слегка обалделый.

Сквозь звон, начавшийся в ушах, услыхал:

– Хороша ли такая закуска?

– С ума сойти можно, – выдавил из себя Дмитрий.

Голова слегка кружилась, его начинало охватывать чувство блаженства.

– Какую пластинку поставить?

– Всё равно.

– Ну, тогда эту, – и через минуту в комнате зазвучали ритмичные, отрывистые звуки…

– Что это?

– Аргентинское танго, танец такой.

– Это где такое танцуют?

– Раньше в Аргентине танцевали, а теперь и в Североамериканских штатах, и в Европе, да и в Петербурге тоже. Хочешь, попробуем? – И, не дождавшись ответа, встала к нему вплотную. Заглянула в его синие глаза своими тёмными, как ночь. – Шаги нужно делать небольшие, скользящие. Через четыре шага – два делаешь на цыпочках, и вместе делаем поворот, – учила бывшая бестужевка, – при этом ты должен смотреть на меня.

Митяй краснел и топтался на месте, не сводя глаз с заветной ложбинки, внутри которой поблёскивал на цепочке золотой крестик. Неожиданно возникшее желание всё больше овладевало им.

– Вы меня простите. Не выходит у меня, у нас так не танцуют.

– Бог простит, а я тебе делаю замечание. Опять меня на «вы» назвал. Мы же пили за это, а ты всё забыл. Будешь наказан, но, видно, придётся ещё раз выпить на брудершафт.

– На что?

– На брудершафт, это немецкое слово. Означает, что мы друзья, и будем говорить друг другу только «ты». Скажи: «Лиза»…

При этом коньяк из гранёной бутылки, казалось, сам льётся в рюмку.

– Лиза, – как заговорённый, пробормотал Митяй.

Они опять обвили правые руки с рюмками и уже с чувством выпили ароматную жидкость. Она взяла из вазочки сладкую помадку и всунула ему в рот, а потом запечатала его своим жгучим поцелуем.

– Эй, Дмитрий, да ты целоваться-то толком не умеешь, – улыбнулась она с ехидцей. – Да не дуйся ты. Давай научу, сам потом благодарить будешь. Согласен?

Митяй, у которого голова кружилась всё больше, только утвердительно мотнул ею.

– Да поставь ты рюмку на стол, – уже нетерпеливо прошептала женщина, как ему уже казалось, завораживающей красоты.

Елизавета прильнула к нему и, притянув его кудрявую голову, впилась долгим поцелуем. Он ощутил умелые губы женщины, которая почувствовала в нём настоящего мужика.

– Лиза, да что же это? – бормотал Митяй, шаря руками по её пеньюару.

– Ты что, Митенька, ещё женщины не пробовал? – догадливо поинтересовалась его сердечная наставница.

– Нет, – помотал головой он.

– Господи, а ещё жениться собирается. Ничего, это беда поправимая, – шептала она. – Выпей ещё полрюмки. Клянись, что не скажешь никому. Целуй крест, – и она подалась к нему всей грудью.

Пеньюар, казалось, сам распахнулся… Он припал губами к крестику.

Когда он очнулся, понял, что лежит, утопая в перине, в незнакомой комнате, а рядом бесстыдно раскинулась женщина.