Иван Петров - Нарги. Социальная утопия

– Нарги, меня тут ничего не держит. Чужая родина отпускает легко. Мне ничего, кроме тебя, не надо.

– А Расул нужен?

– Расул – это часть тебя, как и ты – часть меня. Мне не порвать себя на части, это и не нужно.

Ночью мальчик спал беспокойно, и сон Нарги был разрублен на куски. Ей снился дом, цветущие горы, улыбки знакомых. Во сне была жизнь. Привычная и далекая одновременно. Потерянная. И еще там был запах, сложный, неповторимый. Москва пахнет иначе. Хоть и людей здесь очень много, но человеческого ничего нет. Летом – это раскаленный каменный мешок, где любой аромат становится бесцветным, а то и с примесью нечистот. Особенно в выходные дни, когда мусорные баки переполняются пищевыми отходами и смердят. В другие времена – лишь тлеет запах грязи, тянет сыростью, город накрывает тоска. Солнца мало, и от этого дни становятся совсем короткими. Жизнь как бы укорачивается. Ей захотелось домой. Желание вырваться из Москвы стало таким же нестерпимым, как у страдающего клаустрофобией, застрявшего в лифте.

Нарги еще не рассталась со сном, но Гаджи уже не спал. Он сидел возле нее на стуле и смотрел в сторону окна. Со стороны могло показаться, что мужчина провел у постели больной всю ночь. Его плечи были опущены, а пальцы скрещены между ног. Утро подсвечивало стекла, но птицы еще молчали. Это были минуты тишины, и большее, что можно услышать в это время, – лишь редкие звуки, означающие да или нет, которые понятны, не открывая глаз, или проснувшись на половину, а то и вовсе на четверть. Но голос Гаджи был таким же, как и вечером – спокойным и нежным.

– Наргиз, я не спал. Думал. Ты не против будешь вернуться домой?

Прошла минута, Нарги то ли еще не проснулась, то ли думала. Вначале ее брови передернулись в удивлении, затем они нахмурились, потом зубы прикусили нижнюю губу, но не сильно, и морщинки разгладились на лице. Женщина успокоилась. Она приняла решение.

– Я согласна. Я с тобой.

Алексей стоял у могилы Скворцова. Весна заканчивалась, кладбище зеленело, густая тень деревьев скрывала посетителей от жаркого дня. Он не помнил того боя. Но то, что удалось прочесть в интернете почти два года спустя, когда вернулись утраченные навыки, вызвало удивление. То ли капитан накрыл его собой, то ли капитана забросило взрывом, но так или иначе в живых никого, кроме Алексея не осталось. Скворцов, понимая, что попал в засаду, вызвал огонь на себя. «Грады» работали час, выжигая противника по периметру. В кишлаке не сохранилось ни одного дерева. Земля была удобрена телами и готовилась к зарождению новой жизни.

Алексей прислонил белые гвоздики к черному мрамору обелиска. Мама была рядом и поддерживала сына обеими руками. Фотографию для памятника взяли из личного дела капитана, на ней глаза командира выражали вину. Тем, кто знал его личную жизнь, это не показалось бы странным, но таких в Москве не было, а героев России хоронили только в столице.

– Вот, мама, он. Наш командир.

– Красивый и молодой совсем. Хорошо, что он в Москве, мы теперь часто к нему ходить будем.

– Да. Будем.

Они еще постояли. Помолчали. Алексею нужна была передышка перед обратной дорогой. Ходьба в протезе быстро утомляла. Наконец отправились в путь. Одиноко за оградой белел их букет. Пыльные после зимы и поздней весны, могилы темнели спокойно и не вызывали ни скорби, ни тревоги. Самые свежие – в венках и живых цветах. Но таких было немного. На этом кладбище почти не хоронили.

Вдруг Алексей боковым зрением поймал знакомый озорной взгляд и остановился. Он практически почувствовал его спиной. На памятнике в садовых ромашках застыло знакомое лицо. Это была Даша. Судя по дате смерти, ее не стало через месяц после рождения сына. Надпись на мраморе была лаконична: «Не прощаю себя». Единственная рука машинально потянулась к плечу, чтобы сорвать ремень автомата, которого, конечно, там не было. Алексей хотел застрелиться, не раздумывая.

Мама узнала фотографию. То же лицо, что и на их компьютере. Когда Алексей уходил в армию, на экране была уже другая заставка. После возвращения сына из госпиталя врачи рекомендовали для восстановления памяти и речи показывать ему старые фотографии, и она поместила это знакомое лицо на прежнем месте. Вышло так, что первыми словами сына стали «мама» и «Даша».

И вот теперь они стояли вдвоем у ее ограды и плакали, не глядя друг на друга. Какая-то внутренняя сила не позволяла им подойти ближе. Это была совесть.

В военкомате Алексею как герою России дали адрес семьи, которая усыновила его с Дашей сына и координаты Наргиз, чей ребенок был зачат погибшей ротой.