Люко Дашвар - Молоко с кровью

Маруся шла к своему подворью. Немец смотрел вслед, а перед глазами – девчушка маленькая шестилетняя… Тяжелое коралловое намысто по животу бьет, а девчушка оборачивается да все на маленького Степку зыркает. А он, как теленок, уже за ней идет и очочки со сломанной дужкой на носу поправляет, хоть хотел к клубу бежать, потому что девятого мая в клубе концерт и кино про войну… Сегодня тоже – девятое мая. Пятьдесят два года пролетели. Как осознал это – даже испугался…

Едва ночи дождался. Побрился. Конфету в карман бросил.

– Куда?

Татьянка привыкла, что немец ночами теперь никуда не ходил, и хоть как-то раз пыталась узнать: «Что? Прошла любовь? Завяли помидоры?», муж так на нее зыркнул, что махнула рукой – а черти бы вас побрали!

А тут… Вы только гляньте на него! Побрился. Расцвел, как старый бурьян.

– Не трогай меня, – попросил непривычно жалобно.

Татьянка отстала. «Ой-йой, как с утра, так и до последнего дня, – подумала. – Все равно ко мне вернется. Дети ж сюда едут! И Ларка с мужем и малым, и близняшки, когда в Ракитное из института наведываются». Знала немцеву слабину.

Степка вышел за забор и остановился – по улице неслась хмельная молодежная ватага и горланила: «Этот День Победы! Порохом пропах! Это праздник…»

Почему-то маму вспомнил, которую только на выцветшей желтой фотографии и видел, отца-калеку. «Что вы про это знаете? – подумал горько и опустился на лавку. – Покурю пока», – решил.

К двум ночи село затихло. Немец встал и пошел к Марусиному двору. Выглянул из-за цветущего сиреневого куста – открыто оконце. К забору шаг сделал – как стрельнет в пояснице.

– Ё-моё… – скривился. За поясницу схватился и, едва сдерживая боль, сделал еще шаг.

Маруся стояла у открытого окна. Прямая, как струна, черные косы седина не выбелила, очи жгучие сияют, на высокой груди – намысто красное.

Немец с трудом доковылял до окна, дыхание сбилось.

– Маруся… – сказал, когда отдышался. – Маруся… Слышишь? Можно я через дверь войду? А то что-то… стрельнуло. Не могу через окно… Маруся! Слышишь?

Молчит Маруся. Прижала руку к груди, наклонилась вперед. Из окна. К немцу.

Он насторожился: может, что-то сказать хочет? Руку к ней протянул.

Маруся побелела, качнулась…

Немец хотел подхватить ее, поддержать, но Маруся вдруг упала назад, в комнату, и немец успел только ухватиться за красное коралловое намысто. Нитка натянулась и разорвалась. Тяжелые красные бусинки разлетелись в разные стороны. У немца в руке осталась только голая нитка с одной красной бусинкой, что каким-то чудом задержалась на нитке.

Немец обомлел – не испугался, не заплакал. Стоял под открытым окном, смотрел на разорванную нитку и уже точно знал – это конец.

Сердце заклокотало, словно кто-то в колокола тревогу забил. Опомнился. Зажал в ладони единственную красную бусинку на разорванной нитке, ступил было к двери, но вернулся и полез в комнатку через окно.

Маруся лежала на полу. На спине. Черные очи широко открыты. Удивленные. Рука у груди застыла. Губы улыбаются едва заметно… Не старая. Совсем не старая. Словно не пятьдесят восемь, а восемнадцать. Красивая. Самая красивая, точно тот зачарованный цветок, который все стремятся увидеть, да не всем дано.

Немец сел возле Маруси на пол, бережно закрыл ее глаза и только теперь заплакал.

Когда небо посерело, словно пеплом покрылось, немец вылез через окно во двор, пошел к забору и только около большого сиреневого куста понял, что и сейчас сжимает в ладони разорванную нитку с одной красной бусинкой. Остановился. Бережно положил нитку с бусинкой под куст, присыпал землей и пошел к своей хате.

Татьянка спала. Немец растолкал жену, сел на табуретку и сказал:

– Маруся умерла. Беги к людям. Похоронить нужно…

– Господи! – Татьянка охнула и заплакала.

Немец посмотрел на нее со странным спокойствием. Попросил:

– Беги…

На следующий день, десятого мая, полсела в лепешку разбилось, но все, что нужно для Маруси, сделало. И не очень трудно это было, потому что сердца не рвали – не родня, а деньги на похороны Маруся на столе оставила. И одежду на диване разложила, да все вышитое красными шариками.

– Горох? – удивилась Нечаева Галька.

– Какой горох? – покачала головой Татьянка. – Кораллы… Не иначе.

Управились. Старух около Маруси на ночь оставили, а наутро одиннадцатого уже и яма готова была.

Десятого мая Татьянка вернулась домой поздним вечером и нашла немца на полу посреди хаты.