Люко Дашвар - Молоко с кровью

Первый год изо дня в день немца сопровождали, тянули под руки или толкали в шею в небольшую хмурую комнатку, где разные люди с одинаковыми лицами задавали немцу один и тот же вопрос:

– С кем у вас были тайные встречи?

– Забыл, – говорил немец и пытался закрыть лицо руками.

– С кем?

– С тобой! – кричал кагэбэшнику.

– С кем?

– С рыбой… С рыбой… Слышали? «Танцевала рыба с раком, рыба с раком…» – и не успевал допеть, потому что от удара челюсть сдвигалась куда-то в сторону и уже не двигалась.

– С кем?

– С немцами! – И хохотал бешено. – С немцами! Хенде хох!

– С кем?

«С кем? С кем?» – эхом гудело в Степкиной голове, когда ошалевший от боли, яркости мощных ламп, светивших прямо в лицо, и сплошной безнадеги он без сил и надежд лежал на твердой больничной кровати, и даже дисциплинированные, сто раз проверенные санитарки тайком смахивали слезу и торопились подать немцу воды, когда тот, как рыба, хватал ртом воздух, а дотянуться до стакана не мог.

Через год все резко изменилось. Кавказца Важу Чараташвили перевели в Киев, он передал дело немца Семену Григорьеву и посоветовал:

– Дело глухое. Ничего из него не выкрутить, а главное – не выйти на серьезные диссидентские организации. Немец твой – одиночка придурковатый.

– Выпустить? – спросил Григорьев.

– Нет, – ответил хитрый Важа Чараташвили. – Это дело нам уже раз помогло, может, еще когда-нибудь сгодится. Пусть остается в больнице… Шизофрения, друг мой, лечится годами.

И Степку с диагнозом «шизофрения» перевели в двухместную палату в другом крыле отделения.

Когда немец вошел в палату, с кровати подскочил худой, как сам Степка, дядька лет сорока с красиво закрученными усами, оглянулся и прошептал ему на ухо:

– Слава Украине! Ты – немец?

– Я немец, – ответил обреченно и тоскливо.

– Мы все… Все! Мы гордимся твоей выдержкой и мужеством! – прошептал усатый дядька.

– Кто это – мы? – осторожно поинтересовался Степка.

– Политические узники режима! – с пафосом ответил дядька и назвался: – Я – Роман Хомяк.

Так Степка узнал, что он – политический узник режима.

Еще через год влиятельный Важин тесть добился перевода зятя в Москву. Вслед за ним полетел Семка Григорьев, не оставив по делу Степки Барбуляка никаких распоряжений. В областном управлении КГБ решили до времени забыть о бедном немце и, лишь листая карточки политических «шизофреников» и натыкаясь на карточку немца, вспоминали, как год-два тому назад нынешние большие начальники Чараташвили и Григорьев активно муссировали дело Барбуляка, и осторожно возвращали карточку немца в папку: пусть еще подлечится, а то из Москвы звякнут, мол, как там немец? А у них ответ готов: лечится в закрытом стационаре, без контактов с внешним миром, а значит, никакого вреда советской власти нанести не сможет.

Полгода соседом немца по палате был западенец [2]Роман Хомяк. Потом еще долго немец будет вспоминать те полгода как наилучшие за все время своего плена, потому что усатый дядька сумел возвратить ему такое желание жить, что немец впервые со дня ареста перехотел умирать.

– Да разве те клятые гебисты смогут нас сломать? – хрипел со своей кровати после неизвестных уколов, после которых кровь начинала стучать в висках и тело покрывалось холодным потом. – У нас – дел и дел… Так, немец?

– Молчи, – просил немец со своей кровати, потому что в окошко из коридора смотрел охранник, проверял «постельный» режим, запрещавший пациенту вставать со своей кровати, чтобы хоть пот утереть со лба соседа.

– Ко мне поедем! – шептал Роман ночью. – У нас – хорошо… Горы…

– Не нравятся мне горы, – отвечал Степка. – Глаз на горы наталкивается и замирает, а я привык к степи… Глянешь – конца и края у степи нет.

Через полгода Хомяка забрали, и Степка просил богов всех миров помочь тому выжить.

– Я тебя найду, немец, – крикнул Хомяк, когда двое мужчин в штатском потянули его из палаты.

Хвала Господу, сдержал слово.

В конце девяносто первого, через одиннадцать лет после ареста, когда уже ни доктора, ни пациенты не знали, почему сидит и от чего лечится в закрытом стационаре слепой рыжий мужичонка, в больницу заявились двое. Судя по всему, их визит предварял мощный телефонный звонок сверху, потому что главврач побелел и кричал, как резаный, чтоб в палате немца срочно вымыли пол, постелили какой-нибудь коврик…

– И цветы… Цветы на стол! – дергался.

– Зима на дворе! – удивлялись санитарки.