Татьяна Бурдакова - Пока вода не станет прозрачной

…Воскресный июльский день был жарким и душным; с утра собиралась и никак не могла собраться гроза. Меня разбудил телефонный звонок: звонила Катя – с предложением съездить искупаться на озеро поблизости. Я принялась искать циновку, полотенце, чтобы взять с собой, купальник… Но душа была не на месте: что-то ныло внутри. Антон не звонил мне со вчерашнего вечера. Я написала ему сообщение, через некоторое время ещё одно, но он не отвечал. Тогда я позвонила – но он не взял трубку. С тяжёлым сердцем я как попало уложила в рюкзак вещи и вышла из дома.

Пляж был забит до отказа – молодёжь, дети, компании постарше; вода была грязной, и купаться в ней совсем не хотелось. Через час погода стала портиться: начали сгущаться тучи, поднялся ветер, и мы с Катериной засобирались обратно.

Дома я приняла душ и, когда вернулась в комнату, увидела, что за окнами уже вовсю льёт дождь. Тяжёлые капли барабанили по балконному парапету, а в сером, набухшем небе поминутно взрывались всполохи острых молний и гремели раскаты грома.

Вытащив телефон из сумки, я увидела сообщение от мамы Антона – и мгновенно поняла, отчего мне было так тяжело на душе. Она писала, что сыну внезапно стало плохо и его увезли в больницу, прямо в реанимацию.

Всю ночь я не сомкнула глаз, едва дождалась понедельника. Приехав на работу – я проходила практику в прокуратуре, – ворвалась в кабинет следователя, под началом которого числилась, и выпалила:

– Сергей, мне сегодня нужно будет уехать сразу же после обеда! Мой парень в больнице… Я только что узнала, что его перевели из реанимации в палату, и я должна быть с ним.

Следователь поднял голову от папок с бумагами, внимательно посмотрел на меня и усмехнулся:

– Ну, что с тобой делать, лети. У тебя глаза горят – значит, вправду любишь. Да прямо сейчас иди, – прибавил он, увидев, что я повесила сумку на стул и собираюсь сесть, – но чтобы завтра на работе в девять как штык!

– Спасибо!.. – Неслось ему в ответ уже из коридора.

Больница располагалась в двух автобусных остановках от метро. По неприятному стечению обстоятельств, всего пару дней назад мне уже довелось здесь побывать – только по работе: с утра Сергей всучил мне охапку документов и велел отвезти их в судебный морг, приписанный к этому медицинскому учреждению, а в обмен забрать результаты экспертизы по какому-то бедолаге, который угодил под поезд. День был потрясающе солнечным – и тем более резко диссонировала с этим солнцем атмосфера, царящая в коридорах столь печального места. Вконец запутавшись с входами в здание – где для родственников усопших, где для перевозок, а где для работников следственных органов, – я нашла наконец нужную дверь и была совершенно обескуражена вопросом работницы морга: «Деточка, вам по живым или по мёртвым забрать экспертизу? Дайте-ка сюда ваши бумажки… Так-так, понятно. Алла! По живым неси папку», – после чего женщина, сладко потянувшись, прибавила: «И сосиски достань из микроволновки, я там с гречкой погрела…»

В магазине рядом с больницей я купила упаковку йогуртов и маленького плюшевого слоника, держащего в лапах ярко-алое сердце; в цветочном киоске выбрала небольшой букет лилий. Сверилась по бумажке, какой мне нужен корпус, и бегом побежала в нужную сторону.

Когда я вошла в палату, Антон дремал полулёжа. Другие койки были пусты; на столе в углу стояла нетронутая тарелка с кашей, на тумбочке как попало валялись таблетки. Я тихо подошла, присела рядом с кроватью и взяла его за руку. Антон вздрогнул, открыл глаза и посмотрел на меня… Потом тяжело повернулся к стене и еле слышно пробормотал:

– Ты пришла… Зачем.

Он был очень бледен; под глазами пролегли тени, губы обметал нездоровый румянец. Из-под правой ключицы угловато торчал катетер, заклеенный медицинским пластырем. В палате стоял неприятный, сладковатый запах лекарств, смешивающийся с запахом ацетона.

Я нашла какую-то стеклянную банку, налила туда воды, поставила лилии в воду и пристроила банку на тумбочке. Достала слонёнка, вложила ему в руку… Антон улыбнулся, и моё сердце сжалось от боли.

Мы просидели очень долго. Антон рассказывал, что ему стало плохо прошлой ночью, скорее всего, из-за того, что накануне они с Ромычем выпили слишком много коньяка. Он едва шевелил губами, часто и глухо кашлял, а я всё держала его руку и думала: нет и не будет для меня никогда другого человека, которого я смогу так же сильно, так же отчаянно полюбить. За широким, мутным окном шумели деревья, и всё неслось, летело наше безрассудное время, и сколько всего ждало ещё нас с ним впереди… И мне даже не пришло в голову рассердиться на него за такое халатное отношение к своему здоровью: я только молила Бога, чтобы всё это поскорее закончилось.