Татьяна Бурдакова - Пока вода не станет прозрачной

Когда мы вернулись в квартиру, все были уже порядком навеселе. В большой комнате висели клубы сизого дыма; кто-то пел под гитару, кто-то пил, кто-то просто валял дурака. Я тоже выпила шампанского; потом ты налил мне апельсинового сока, а сам украдкой плеснул туда водки – и самое смешное в том, что я поняла это, только когда залпом допила до конца!

Без пяти двенадцать ты сделал погромче телевизор, и все столпились на ковре перед его экраном. Как только раздались первые звуки гимна, по моим щекам потекли слёзы, – проклятый патриотизм! – и тут все стали чокаться, звеня бокалами, обнимать друг друга и поздравлять с наступившим. Ромыч – тот, что был с тобой в день нашего знакомства, – радостно проорал мне в ухо: «Ну, как тебе такой Новый год? Нравится?..» И я кивала и улыбалась, потому что мне здесь очень, очень нравилось, а почти всё, что происходило со мной раньше, было не то чтобы скучно – а просто совсем, совсем не моё…

Потом твои друзья как-то резко испарились под предлогом того, что неплохо бы пойти прогуляться, а мы с ними не пошли: ты якобы случайно окатил меня душем, и в мокрой одежде уже нельзя было выйти на улицу.

Мы лежали на кровати у тебя в комнате – просто лежали рядом. Смеялись, говорили о какой-то ерунде… Если честно, я очень нервничала. Просто не находила себе места… Я ведь говорила тебе, что вечно переживаю по совершенно дурацким, никому не понятным поводам? Так вот: тогда я боялась, что ты меня разочаруешь. Что ты специально сплавил своих приятелей и нарочно облил меня водой, чтобы остаться наедине… Но мы просто лежали, и ты держал меня за руку и рассказывал какие-то истории про университет, про школу, про своё детство, – и из-за этого мне только сильнее хотелось, чтобы ты меня поцеловал.

Ребята вернулись под утро, прихватив с улицы ещё нескольких едва знакомых барышень. Ты шепнул мне на ухо: «Да уж, они явно тебе не ровня…» – и ушёл за чем-то на кухню. Вернулся оттуда разъярённый: «Как они смеют творить чёрт знает что у меня в квартире?! Еле разнял эту парочку, и ведь знал же, что этот парень с физфака какой-то мутный, не стоило вообще его звать…»

…Твоя мама зашла в комнату рано утром. Мы спали, обнявшись, – одетые, под красным клетчатым пледом. «Антош, я дома, – легонько потрясла она тебя за плечо. – Спите пока, ближе к вечеру будут гости…» Я приоткрыла глаза: «С днем рождения вас! Антон мне говорил, что у вас первого января праздник… Неудобно так, толком даже не знакомы, вы меня простите… Я думала пораньше уйти!» – «Так, Вера, перестань… Отсыпайтесь спокойно, вы мне оба ещё сегодня нужны на ужине», – и она накрыла нас сверху вторым одеялом.

Так ты помнишь, как впервые признался мне в любви?

После новогодних праздников моя мама уехала за границу к друзьям, бабушка с сестрой – к родственникам в другой город. И на старый новый год я решила пригласить тебя в гости.

Боже мой, как же давно в нашей тесной квартире не было гостей.

Мы съехались с бабушкой, потому что нужно было продавать её квартиру – иначе не хватило бы денег на покупку новой, – и теперь у нас дома решительно негде было развернуться. В большой комнате стояли: старинное пианино «Petrof» с коваными канделябрами – семейная реликвия конца девятнадцатого века; два дивана, на одном из которых спали мы с мамой, на другом – сестра; два комода – один длинный, от итальянского гарнитура, и второй поменьше; шкаф с посудой, до отказа забитый теперь всем подряд; узкая колонка, где помещалось чистое, выглаженное постельное бельё; и, наконец, различные более-менее мелкие вещи, распиханные по свободным углам. В другой комнате, которая по старой памяти называлась моей и где обитала теперь бабушка, располагались кушетка, здоровенный письменный стол, комод и платяной шкаф, а стены сверху донизу были увешаны книжными полками. Кроме того, по всей квартире где ни попадя стояли друг на друге большие клетчатые баулы, вроде тех, с какими ездят челноки, – и о содержимом этих сумок оставалось теперь только догадываться: очевидно, всё в них было очень нужное, но что именно, никто не мог уже с точностью вспомнить. В длинном узком коридоре по стенам развешаны были ещё какие-то сумки, а в прихожей, возле входной двери, стояли рядышком шкаф для обуви и комод, набитый шарфами, перчатками и головными уборами, на котором сверху помещался телефон.

На первый взгляд, весь этот шанхай сложновато было назвать уютом, но сейчас я со светлой грустью думаю о тех днях, когда по праздникам мы разбирали маленький кухонный стол, готовили салаты, горячее, пекли пироги, а по телевизору пел вечный, нестареющий Юрий Антонов, и мама кивала бабушке: «Нет, ну посмотри, – как всё-таки похож на моего отца!..» Я, забившись куда-нибудь в дальний угол, дописывала очередное стихотворение, за окнами сыпал снег, сестра уже в который раз приходила звать меня к столу, – а мне всё никак не давалась последняя и самая главная строчка…