Белый Крот - Я [не] шучу

Женя взял поднос и поставил на него несколько полных стаканов. Подумал, что к концу следующей недели Максим забудет его имя. И почему-то почувствовал себя задетым до самых корней. Рассмеялся и, уходя вглубь бара, нарочно так неласково бросил:

– Если вспомните меня!

Той ночью Женя его больше не видел. Всё что осталось от Максима – недопитый стакан ирландского виски рядом с нетронутым шоколадом. Он исчез в суматохе незаметно словно фантазия. Человек, которого никогда не существовало. И Стрельцовский обнаружил пропажу не сразу, а только тогда, когда на его место сел потасканный жизнью, уже подвыпивший, мужчина с утомлённым лицом старика. И попросил полушепотом чего-нибудь недорогого, дыхнув загнивающими зубами.

Люди в баре иссякали медленно, порция за порцией. Влезали в свои теплые куртки, перчатки и шапки, оставляя после себя ощущение оборвавшегося в самый разгар веселья так, что тоску после них можно было доедать ложками. К пяти часам в баре не осталось никого кроме официантов с обесцвеченными усталостью лицами. Женя тоже выбрался из теплого помещения прямо на обледенелые улицы, и мороз цапнул его за обе щёки. В нос ударил запах выхлопного дыма. Женя повиновался глупому импульсу и осмотрелся по сторонам: было интересно узнать, в какую сторону Максим пошёл. В сторону Васильевского острова или Коломны? Спустился в метро или вызвал такси? Зашёл ли он домой или сразу направился к другу? Стрельцовский закусил сигарету, скомкал пустую пачку и чиркнул зажигалкой. Проглотил липкий дым. Этот Максим типичный охотник, берущий от жизни всё и выкидывающий без сожаления то, что уже не несёт никакой ценности. Женя сглотнул, холодный ветер лизнул его за голые краснеющие руки и напомнил, что на улице минус десять, а дома теплее. Он всегда успевал вернуться до того, как в окнах старой многоэтажки на Грибоедова загорались лампочки, а во дворах начинали стрекотать на холоде первые машины и тявкать облегчившиеся в ближайших кустах собаки. С набережной вечно дуло сквозняком, особенно глубокой осенью или зимой. Стрельцовский проскользнул в душный подъезд, утонув в море тяжелого запаха чужой жизни, сбегающей через многочисленные двери и вытяжки. Подумал на секунду-другую как облегчилась жизнь всего этого муравейника, окажись здесь лифт. Но его не было. И подниматься на пятый этаж приходилось самому. Это не было бы такой пыткой, если бы Женя не воспринимал запахи так остро: хлорка, пригоревшая молочная каша, дорогие духи, кошачья моча и снова хлорка. Женя достиг своего этажа, повернул ключи в замочной скважине, чуть-чуть надавил плечом на дверь, чтобы она, наконец, поддалась. И оказался дома. Звуки мира оборвались в сумрачном помещении и уступили место вакуумной тишине, звенящей в ушах. Ногам сразу же стало неудобно в обуви. И Женя нетерпеливо принялся стаскивать с себя сначала ботинки, а когда остался босым, то содрал с себя шарф и снял пальто. Вышел на маленькую кухню: полная окурков пепельница на столе, турка на газовой конфорке и ворох грязной посуды в раковине. «И почему он никогда не успевает элементарно вовремя прибраться?» Женя покусал губы, руки сами потянулись прибирать бардак. Он подвязал фартук, но не включил свет: морозные сумерки стали уже достаточно тонкими, чтобы видеть. Пропали последние звёзды и где-то над домом с глухим рокотом поднялся самолёт. Женя сполоснул последний стакан. Восемь утра. Пары в академии уже начались.

Иногда Женя вспоминал Максима, наполняя ирландским виски чей-нибудь стакан, и без особо интереса слушал незатейливый гвалт посетителей. Иногда ему казалось, что он всерьёз его ждёт. И порой случайный молодой человек, зашедший в бар по ошибке и одетый в похожую дымчатую парку, невольно напоминал Максима. Но стоило только присмотреться чуть лучше или услышать голос, как хрупкое очарование мгновенно испарялось. Так продолжалось целую неделю, а когда срок вышел, Стрельцовский осознал, что думать о Максиме входит в привычку. И это было глупо. Ведь с тем же успехом Женя мог подцепить любого недорогого паренька и весело провести с ним ночь, чтобы на следующий день просто поплеваться очистителем и всунуть деньги под резинку нижнего белья человеку, чьего настоящего имени он никогда не узнает. Женю охватило глубокое чувство одиночества. Он швырнул пустую бутылку на дно мусорной корзины, а когда глянул в зал, увидел его на прежнем месте. Вот только губа у Максима полностью зажила. Двенадцать дней, около трех ста часов. И вот он здесь. Всё-таки вспомнил.