Юрий Лоцманенко: Белый, белый каштановый цвет

ЮРИЙ ЛОЦМАНЕНКО

Белый, белый каштановый цвет

Авторский перевод

с украинского

Сорокин тщательно прикрыл за собой дверь. Крупное лицо его было устало и неприветливо, казалось, он чем-то озабочен. Он подошел вплотную к панели моих оптических рецепторов, поздоровался, пытаясь изобразить беззаботную улыбку.

- Доброе утро!

Сквозь зеленовато-голубую портьеру сочился свет майского утра, светильники еще не выключили, и в этом странном освещении долговязая фигура Сорокина выглядела почти фантастически. Как всегда изысканно одетый, подтянутый, с незнакомыми морщинками в уголках глаз, он и сейчас был верен себе здороваясь, вежливо склонил голову.

- Как вы себя чувствуете?..

Сорокин помолчал минуту, ждал ответа. Потом придвинул стул, устроился напротив меня, закурил. Я сразу узнал марку сигарет - "Прима", его излюбленные. Сколько помню, Сорокин всегда курил "Приму", подчеркивая постоянство привычки. Это была одна из придуманных им традиций, предназначенная в большей мере для окружающих, чем для себя. Двумя пальцами он держал ореховый мундштук, тоже традиционный, и внимательно следил за волнистой струйкой дыма.

- Вы меня слушаете?

Удивительно - времени прошло немало, а я никак не могу привыкнуть к этому "вы". Я понимаю, что Володька Сорокин, веселый, насмешливый собеседник и неистовый спорщик, отчаянный счастливчик и фантазер, самый близкий мой друг Володька остался там, далеко, по другую сторону моего "я". Там, где цветет сирень, где быстроногие девчата спешат вдогонку за солнцем, где таинственными огоньками подмигивают приборы нашей лаборатории... там, далеко. В двух шагах от неестественно чистой и пустой комнаты. Я понимаю все, только трудно слышать Володькин голос, его отчужденное "вы"...

- Я слушаю.

Мне бы сказать: "Ну, что за разговоры, всегда рад тебе, Вовка!" - но я не имел на это права.

- Сегодня вторник, я давно не заходил... к вам. - Сорокин говорил приглушенно, будто в комнате, кроме него, находились люди, и он не хотел им мешать. - Есть новости. Тищенко защитил кандидатскую, все прошло удачно. Правда, Марчук - вы же знали Марчука - высказался против слишком сложной системы кодирования и голосовал против, но остальным идея Тищенко понравилась. Особенно Секечу из нейрофизического. Он официально предложил Тищенко доцентуру. Везет же людям!..

Сорокин приподнялся и стряхнул сигаретный пепел в пепельницу - рапану. Когда-то, вскоре после моего эксперимента, он принес эту пепельницу сюда и положил на блестящий пустой столик; чувство меры изменило ему тогда. Ведь он приходил и опять исчезал за дверью в своем настоящем мире, а пепельница оставалась рядом со мной.

- Зинченко теперь будет работать в нашей группе. Он чудесный парень, золотые руки. У него новое увлечение - коллекционирует анекдоты, недавно такой выдал - Куликов до сих пор смеется. А вообще у нас после смерти Бориса стало как-то пусто... да что это я несу, вы же... А Зинченко действительно замечательный парень.

Сорокин рассказал, что решено изменить тематику лаборатории, пожаловался на лаборантку Маричку, разбившую - как нарочно! - дефицитный криотрон. Новости были интересные, но я чувствовал: Сорокин чего-то недосказывает.

Напоминание о Зинченко, принятом в лабораторию на мое место, не тронуло меня. За это долгое время я успел привыкнуть к необъяснимому парадоксу и воспринимал его, как говорят, диалектически. Сейчас я слушал Сорокина просто внимательно, не больше, терпеливо ожидая, когда он расскажет ту, главную новость, которой, возможно, вовсе и не было.

Время текло незаметно. Сорокин, похоже, исчерпал запас новостей и посмотрел на часы. Подошел к выключателю, погасил светильники, аккуратно раздвинул портьеры.

- Каштаны совсем расцвели... Открыть окно?

- Да, спасибо.

В комнате заиграло солнце, но морщинки в уголках глаз Сорокина не исчезли. Он снова вытащил сигареты, не закурил, просто грыз свой традиционный мундштук.

- Ну, я пойду... Нужно закончить опыт, - сказал он почти спокойно.

- До свиданья.

Сорокин приоткрыл дверь, постоял молча, потом нерешительно обернулся. Лучики-морщинки в солнечном свете выглядели совсем чужими.

- Да, вот что... - он смотрел в сторону, - вы знаете, я... Мы с Таней решили пожениться. Ты прости меня, Борис. Впервые он назвал меня бывшим моим именем.

Вечно ему не хватало одного дня. Когда грозовой тучей надвигалась сессия, Володька сдавал последний зачет одновременно с первым экзаменом. Честно говоря, Сорокину отчаянно везло, и везенье это было до непристойности постоянно. Все мы бешено завидовали непоколебимому его счастью, в Сорокин воспринимал это как должное. Он фанатически верил в свою звезду.