Артур Грабовски - Крошка, ты продаешься!

Араб перевел взгляд с экрана, где крупным планом дали фото ожидаемого гостя, на Алекса и вытаращил глаза. Что ж, кое-что было уже не как в школьной столовой.

– И два пива, – сообщил Алекс, ошалевшему от свалившейся на него супер-звезды арабу, – без сдачи!

Он бросил двадцатку на стол и прошёл к стульям, выбрав не самый близкий, но и не самый далекий от Хейккиннена.

Маркус сидел с нечитаемым выражением лица – как и когда-то раньше, предположить, о чем тот думает, было невозможно. Угрюмый нелюдимый подросток превратился в не менее угрюмого и нелюдимого мужика – с тем лишь отличием, что черты его еще сильнее обострились, отточенные временем, и загрубели.

– Чё ты вылупился, будто призрака увидел? – тут же заметил его взгляд Маркус.

Он дёрнул бровью, глянул коротко, но прямо в глаза.

– Ты небось надеялся, что я сдох, – вдруг усмехнулся он, демонстрируя свои все такие же неровные зубы.

– А есть надежда на твою скорую смерть? – Алекс поднял брови. – Но вообще всё верно – призрака я и увидел, – он ковырнул взявшийся из ниоткуда заусенец на указательном пальце.

Сразу возникло нестерпимое желание его отгрызть, но Алекс поборол себя: они уже не учились в старшей школе, ему скоро стоять перед камерой для миллионной аудитории.

– Ты и остальные, – он скривился, – будто в прошлой жизни были. Так всё изменилось со школы.

Алекс сделал ударение на последних словах, давая понять Маркусу, что теперь они с ним совсем в других условиях.

– Ну да, ты теперь в дорогих тряпках и цацках, ноешь на телеке, как тебя обижали одноклассники, – дернул Маркус плечом, будто отбрасывая от себя недостойную мысль. – Раньше тоже больше на человека был похож, – он снова окинул Алекса цепким взглядом.

На памяти Алекса так умел только он – с брезгливым любопытством, пробирающим холодком и между тем пытливо, внимательно, будто смотрел в само нутро, запускал туда руку и шарил в ней в поисках болевых точек. И это злило, злило нечеловечески, потому что Маркус всегда с хирургической точностью находил эти места.

Араб крикнул, что заказ можно забирать. Алекс отстраненно проследил, как Маркус вернулся к стойке.

– А делать можно фота? – на ломанном английском спросил араб, бесцеремонно ткнув пальцем в сторону Алекса.

Не успел тот закатить глаза и выдать дежурную фразу, как подпрыгнул, когда Хейккиннен рявкнул на финском:

– Нахуй пошёл!

Перевод арабу не понадобился – уж что-что, а это в Маркусе было всегда ясно каждому: этот врежет тебе, не задумываясь. С такими лучше было не связываться.

Молча поставив поднос на стол перед собой, Хейккиннен цапнул свой кебаб и тут же вгрызся в него зубами. Алексу нужно было либо подсесть ближе, либо попросить отдать ему свою часть их неожиданного совместного ужина.

Мысленно отругав себя за неуместную робость, Алекс подошел, громко отодвинув стул. Пора было прекращать нервничать и вспомнить, что он – Алекс Лааксо. Это он купил этот ужин, это его кебаб, его пиво, и это он звезда.

– Ну а ты? – всё-таки не удержался Алекс, отпив из бокала и съев половину кебаба. – Чем занялся после школы? Знаешь, – он лениво подергал отросшую светлую прядь, – я как-то сразу потерял все контакты и ничего о тебе не слышал.

Говорить это было приятно, потому что о нём самом слышали абсолютно все. Алекс действительно взлетел довольно быстро. Сколоченная из найденных в сети музыкантов группа перескочила из гаража в клубы в течение полугода, а дальше закрутилась центрифуга растущей популярности. Неожиданно выяснилось, что проблемы «не таких как все» подростков близки тысячам школьников и школьниц по всей стране и даже – Скандинавии. И эти тысячи были счастливы кидать ему на сцену лифчики, записки с телефонами и, что самое главное, платить за билеты.

Алекс Лааксо, забитый парень из пригорода Хельсинки, стал молодежной рок-звездой. Суперзвездой, если быть точным. Никто из их класса и близко не стоял рядом с его успехами.

– Я-то? – Маркус не потрудился даже прожевать как следует. – Целыми днями дрочу на твои плакаты. Очевидно же.

Сделав пару внушительных глотков пива, он снова оскалил зубы. Это можно было даже принять за нормальную улыбку, если бы Алекс не знал, что Хейккиннен не умеет нормально улыбаться. Только насмехаться, высмеивать и глумиться.

– Я механик, – без тени стеснения всё-таки выдал Маркус. – Как и предполагалось.

Алекс тут же вспомнил – Хейккиннен-старший держал автомастерскую, а Маркус частенько заявлялся на уроки в одежде, перепачканной машинным маслом, мазутом или ещё чёрт знает чем.