Виктория Мальцева - Абсолют в моём сердце

— Что? Неужели отказываешь? Тогда придётся вручить своё девичье сокровище кому попало… Антону, например… Или вообще, выдерну вот прямо сейчас какого-нибудь твоего друга из толпы, уж он-то точно не откажется, не такой дурак, как ты!

Лицо Эштона — неживая маска. Не человек — статуя. Но меня в настолько пьяном состоянии, не смущает даже это. Я сажусь на край кровати и снимаю бюстгальтер, оголяя свою немаленькую грудь. Швыряю его в угол спальни.

— Иди, пригласи сюда кого-нибудь на свой выбор! Раз уж тебе не нужен мой подарочек, вручу его другому! Давай-давай!

И он ведётся. Неожиданно. Может, тоже пьяный, а может, просто я каким-то чудом задела его честолюбие: как же так, любимая дочь его отца переспит по пьяни с проходимцем, и тот лишит её девственности, когда он мог бы сделать это сам…

Его джинсы слетают с него в одно мгновение ока, носки тоже. Он совершенно голый, стоит в центре комнаты в полной экспозиции.

А у меня шок: от необъяснимого и неясного выражения его лица, от красоты и мощи его обнажённого тела, от впервые в жизни увиденного мужского органа в возбуждённом состоянии… Да, именно это — и было тем, что напугало меня.

Я пьяная, а потому глупая. Испугалась его члена. Не ожидала… Не представляла себе, что они такие…

— И… эта штука в меня войдёт? — сама в ужасе от всей инфантильности своего вопроса.

Мгновение, и Эштон прижимает меня к постели своей собственной гостевой спальни:

— Ещё как войдёт, сестричка! — цедит сквозь зубы. — Предлагаю сделку.

— Давай. Излагай.

— Я тебя трахну сейчас, и даже постараюсь быть нежным. Но ты сваливаешь на хрен навсегда из моей жизни! НАВСЕГДА! — буквально орёт он в моё лицо, нависая надо мной, пугая, и я впервые осознаю, насколько гадкой и мерзкой выгляжу в его глазах:

— Эштон, прости меня… — успеваю только вымолвить, как дверь в комнату открывается.

Это Маюми.

Эштон поворачивает голову, и они встречаются взглядами. Один быстрый как мгновение, но длинный как вечность диалог двух влюблённых людей. В её глазах боль, в его — бездна сожалений.

— Маюми… — шепчет он, но от шока не может даже шелохнуться.

Она вылетает за дверь, Эштон, наконец, отскакивает от меня с криком:

— Маюми!

И в этом имени столько отчаяния… столько страха…

Я всегда считала его безэмоциональным. Ошибалась — он эмоционален. Ещё как. Его руки сжимают лицо, он то ли скулит, то ли воет, затем убирает их, смотрит в мои глаза своими, полными слёз, и буквально выплёвывает свою всепоглощающую ненависть ко мне:

— Ну ты и сссука…

Столько боли, горечи, отчаяния, как в этой «суке» мне ещё не доводилось слышать.

Маюми улетела домой, в Токио. Да, она родом из сильно обеспеченной семьи, в Париже училась в одном с Эштоном институте, в Сорбонне. Там они и познакомились год назад. Почти сразу стали жить вместе, и Эштону удалось её убедить переехать вместе с ним в Штаты. Своё предложение он сделал не где-нибудь, а в соборе Парижской Богоматери — решил последовать примеру отца. Об этом милом нюансе из личной истории моих родителей он знал от меня: я была тем человеком, который открывал ему отцовские секреты, почти интимные моменты, сердечные тайны.

Маюми больше не вернётся. Никогда.

Вот уже два дня меня не было в Университете. В душе пустыня Сахара, сил нет выходить на свет Божий, смотреть людям в глаза. Живу у родителей. После случившегося Алекс забрал меня с вечеринки Эштона и отвёз прямиком домой. Пока ехали, не сказал ни слова. Ни одного.

На третий день своего «отходняка», плавно перетекающего в глубокую депрессию, я случайно подслушала их разговор:

— …я не могу…

— Но ты ведь сам приучил её обсуждать подобные вещи только с тобой! Она не хочет говорить со мной! Признаёт только тебя, так же, как и Алёша! Ты так сильно хотел их признания, что перегнул палку, теперь они признают в качестве советчика только тебя!

— Неправда, ты преувеличиваешь, Лера!

— Ты знаешь, что нет!

— Лер, я не могу говорить девочке подобные вещи, ни один отец не может, потому что слова мужчины для неё имеют больший вес, нежели слова женщины! И вовсе не потому, что кто-то из нас хуже или лучше, а потому что так задумано природой! Слова, сказанные тобой, будут восприниматься иначе, если их произнесу я!

— Так нам это и нужно, разве нет?

— Нет! Её самооценка как женщины, самоуважение — это самое важное! Она и так сейчас уязвима, и без того унижена, обижена, отвергнута и прочее, и ты предлагаешь мне идти к ней и читать мораль о том, как не следует себя вести с мужчинами? Да она после этого из дома не выйдет!