Виктория Мальцева: Муж

Мой муж Артём никогда ещё не видел меня настолько раздавленной. Испугавшись, он переступил через свою обиду и спросил:

— Что случилось, он умер что ли?

— Нет, — отвечаю, — он «жив, здоров и даже довольно упитан». Артём, я устала. Я устала так, как не уставала ещё ни разу в жизни. Пожалуйста, не спрашивай меня ни о чём ни сегодня, ни завтра, ни в ближайшие дни. Я всё расскажу, но позже… как только приду в себя.

Мою душу после всей этой истории можно сравнить с тряпкой, с которой долго и очень весело играли щенки — всё ещё существующая, но до неузнаваемости изорванная и грязная. Однако моя душа живуча, как кошка, и я знаю, что она восстановится, залижет раны.

В первый месяц ещё очень тяжело: перед глазами то и дело всплывает больничная кровать, болезнь, слабость, смерть, которая дышит мне прямо в лицо, а я упорно не принимаю её и гоню. Я не сдалась, но никто и никогда не поймёт, чего мне это стоило. Об унижении, которым завершилась моя миссия, стараюсь вообще не думать — будто это и не происходило вовсе. Жизнь давным-давно научила меня не вспоминать о вещах, способных глубоко ранить — так надёжнее, безопаснее для целостности моего «Я», это мой способ защиты от всего плохого.

Спустя месяц становится легче: жизнь входит в своё русло, нагружает работой, втягивает в привычную повседневность. И только по вечерам, читая дочери книжку на ночь, я совсем не понимаю прочитанных слов, потому что мысли мои в эти моменты далеко — в огромном стеклянном доме на противоположном конце планеты.

Через три месяца я уже вновь полноценный гражданин общества — активный и ментально целостный. Ничто не забыто, но болезненные события отдалились уже достаточно, чтобы не ранить, накрылись вуалью времени и рисунком той жизни, которую я проживаю теперь. И я по-настоящему теперь ценю Артёма — понимающего, прощающего, понятного, простого, надёжного. В нашем доме тепло и уют, в нашем доме мир и покой.

Mecca Kalani — Feel me

Это случилось в марте, в полный солнечного света, но при этом холодный и мокрый вечер.

Подъезжая к дому, я вижу припаркованный на противоположной стороне дороги чёрный Порше. Сердце мгновенно пронизывает укол, а это плохой знак, очень плохой. Ничего хорошего не случается в моей жизни, когда я его ощущаю — он всегда предупреждает меня, готовит.

Выхожу из машины, оглядываюсь на стоящий неподалёку Порше. Ветер терзает мой шёлковый шарф, набрасывая его и волосы мне на глаза, мешая видеть. Днём лил дождь, и прояснилось только сейчас, ближе к семи вечера: небо всё ещё затянуто серо-сиреневыми облаками, но над горизонтом их нет, и заходящее солнце слепит мои глаза оранжевым светом.

Я слышу, как открывается автомобильная дверь и… время словно останавливается, погрузив мир в оглушающую тишину. Всё, что я слышу — это гулкие удары собственного сердца, потому что, хоть и не могу видеть, всем своим существом чувствую и ощущаю ЕГО.

Не сразу, но беру себя в руки: отбрасываю с лица шарф и прищуриваюсь, чтобы убедиться в своей правоте — одетый в чёрную кожаную куртку Алекс стоит в своей обычной позе, прислонившись спиной к двери машины, и ждёт, что подойду.

А я не хочу подходить. Я не желаю даже знать его.

Достаю дочку из автомобильного кресла, и она сразу бежит в дом, затем забираю пакеты с продуктами из багажника, закрываю машину и, не оглядываясь, направляюсь домой.

Я ещё не знаю, что дома у меня больше нет.

В тот момент, когда тепло до боли знакомых пальцев касается моего запястья, моё «нечто» уже не колет меня изнутри, а буквально разрывает на части:

— Не стоит туда идти… — слышу его негромкий голос.

Разворачиваюсь и теперь, наконец, вижу то, что так боялась увидеть: за эти месяцы он вернулся, снова стал собой и каким-то непостижимым уму образом ещё более красивым. Болезнь оставила в его глазах отпечаток особой мудрости, ещё большей проникновенности, глубоких, недоступных остальным людям знаний, истин, которые заставляют смотреть на жизнь иначе и видеть в ней то, что скрыто от других.

Алекс некоторое время молчит, ждёт, пока посмотрю в глаза, а я не могу оторваться от его виска и едва нависающей над ухом пряди волос, завитой в чёрное блестящее полукольцо — всё-таки отросли.

— Я рассказал ему, — тихо произносит.

Моё сердце отделяется от связывающих его со мной вен и артерий, срывается вниз и ударяется о мокрый песок под моими ногами: