Виктория Мальцева - Вечность после…

Его взгляд тяжёлый, жёсткий, металлический. Так смотрит только сильный мужчина, загнанный в угол обстоятельствами, доведённый до отчаяния своей беспомощностью что-либо изменить. Нет такого решения, шага, действия, которое он мог бы совершить, чтобы вырвать нас из этой безысходности.

И, тем не менее, я отчётливо вижу в его зелёных, но так умело выдающих себя за карие радужках дерзость. Словно он всем бросает вызов: мне, родителям, фальшивым и бессмысленным партнёрам, обществу, всему миру. И если этот мир одобряет и принимает людей, искажающих базовые понятия морали и допустимости, почему он не может принять нас?

Я знала, чувствовала, что он дошёл до точки, потому и начал мне писать, потому и позвал на эту встречу. Но молчу, потому что ответов на его вопросы нет. Смотрю на его руки, и вспоминаю, какие они на ощупь, как ласкали меня, какими нежными были. Его пальцы, запястья и та часть руки, которая видна под часами и рукавом дорогого пиджака, кажутся мне необыкновенно красивыми. Наверное, так всегда и бывает: когда человек настолько сильно желанен, всё в нём кажется особенным.

— Ответь, Ева, — требует.

— Я не знаю, что отвечать, — честно признаюсь.

Дамиен отрывает от меня свои пронзительные глаза и смотрит на залив. А я — снова на его руки. Потом шею, ключицы, видимые в раскрытом вороте рубашки. Хочется прижаться к ним губами, помня, как именно он реагирует на подобное. Постыдно, запретно хочется.

Мне нельзя об этом думать, нельзя! Отрываюсь от него и тоже смотрю на серый залив.

— Они назвали нас Адамом и Евой, — сообщает тихим прохладным тоном.

— Что?

— Да́миен — моё второе имя. Первое — А́дам. В школе смеялись, спрашивали, где моя Ева…

— И что ты отвечал?

— Ничего. Я думал, нет никакой Евы, и никогда не было. А она была. Жила себе в далёкой Австралии и ждала своего часа, чтобы вернуться, — его лицо внезапно становится мягче, губы растягиваются в искренней нежной улыбке.

— Почему я никогда не слышала твоего первого имени?

— Ну… однажды мне надоело быть А́дамом, и я решил стать Дамиеном.

— А у меня тоже есть второе имя, — признаюсь.

— Я знаю.

— Откуда?

Поднимает брови, но взгляд сосредоточен на бокале с белым вином:

— Ева-Мария, так ведь?

— Да…

— Красота во всём, даже в имени, — задумчиво констатирует. — Знаешь, как тяжко искать тебе замену?

Дамиен поднимает глаза, и смотреть в них тяжело. Невыносимо.

— Знаю. Так же нелегко, как и тебе, — признаюсь.

— И, тем не менее, ты её нашла.

Решаю молчать о своих отношениях с Вейраном: это наше с ним грязное бельё, и демонстрировать его Дамиену неразумно. Да и гадко, честно говоря.

— Мы могли тысячу раз догадаться, маяки были повсюду: имена, общая фамилия, близкие даты рождения, сходство во внешности, эта тяга друг к другу… Ты знаешь, после первой же нашей ночи вместе я понял, что так, как с тобой, не будет ни с кем. Странное, почти непреодолимое притяжение, а ведь мы просто спали…

— В этом нет ничего странного — девять месяцев бок о бок в одном тесном, очень ограниченном пространстве. Мама ведь сказала, что мы близнецы: места было мало, и мы вынуждены были обниматься, — улыбаюсь.

Я очень хорошо понимаю, что он имеет в виду, потому что помню то состояние неожиданного комфорта и покоя, когда его руки впервые меня обняли. Потом они же обнимали во сне, и это был самый сладкий и самый полноценный сон в моей жизни. И все последующие наши ночи мы всегда спали в обнимку, даже если было жарко, даже если у меня были критические дни, и мне не хотелось его объятий — его руки всегда были на мне.

Страшно теперь осознавать причину, по которой те объятия были особенными и отличались от всех других в моей и, наверное, его жизни тоже.

— Я хотел сказать, — продолжает свою мысль, глядя вначале в окно, затем вновь на меня, — что мы не хотели знать правды. Поэтому слепо не замечали подсказок.

— Возможно, — соглашаюсь.

— Зачем замуж так быстро выскочила? — внезапно меняет тему.

— Он предложил, я согласилась.

— А любовь?

— Она есть, — утвердительно киваю головой, будто сама себя убеждаю.

Или я думаю, что она есть.

— Хорошо, — Дамиен криво улыбается, затем прячет губы в своём бокале.

Спустя минуту, справившись с первыми эмоциями, неожиданно громко и уверенно добавляет:

— Передай своему китайцу, что если посмеет обидеть мою сестру, я ему сперва рёбра переломаю, потом голову оторву! — скалится, довольный собой.

— Ты всё такой же агрессор!