Виктория Мальцева - Вечность после…

— Мне нужно было подумать!

— Думать очень полезно. Да. Особенно по поводу обещаний, которые раздавал.

Его пьяный расфокусированный взгляд мгновенно трезвеет, делается серьёзным, и я могу наблюдать волны негодования, стыда, сожалений. Да, его тёмные блестящие радужки словно умоляют меня дать ему шанс исправиться, стереть из памяти прошлое, вернее, только ту его часть, где он забыл о том, что обещал. А обещал очень многое, и главное — любить несмотря ни на что. Всегда рядом быть, никогда не бросать. Защищать от всех и вся, но только не от самого себя.

— Прости меня!

«Бог простит» — думаю, но вслух произнести не решаюсь — слишком пугает уязвимость, влажно поблёскивающая в его глазах.

— Дело не в этом, — бормочу, да практически шёпотом сообщаю бессмыслицу, вертящуюся на языке.

Думать сложно, почти невыносимо, когда он сидит вот так, всего в метре. И грудь, к которой так хочется прижаться, нервно вздымается при каждом его вздохе. А если разжать тормоза и дать себе волю, то руки мои сорвали бы с его мышц эту «fancy» рубашку и легли бы ладонями по обеим сторонам того самого символа, идентичная копия которого красуется на моей собственной груди. Я бы показала ему центр всех его обещаний, но сама, втайне от всех и самой себя, наслаждалась бы теплом его кожи под своими пальцами.

За широким окном уже почти стемнело — начался «синий час», время фотографов. Цветные огни проезжающих внизу авто расплываются длинными кометами на мокром стекле витрины Старбакса. Наша любовь похожа на этот след — вспыхнула ярко-красной вспышкой и пролетела так быстро, что мы едва успели понять, что произошло. И только в памяти остался её исчезающий след.

— Ева… — он почти шепчет. Звучит так, словно потерял голос. — Ева, прости!

Сложно бороться со слезами, когда они нагло прут, сшибая с ног, не ожидая разрешения на пересечение границы. И вдруг я слышу то, что мгновенно приводит меня в чувство:

— Ева! — он резко накрывает мою руку своей, как тогда в юности. — Давай наплюём на правила? Давай забьём на мораль?

— Ты пьян! Опять пьян!

— Ты права. Но пьяный я всего лишь озвучиваю свои трезвые мысли!

— Я замужем, Дамиен! У меня есть муж! И обязательства перед ним!

— Ты скала, Ева, — отпускает мою руку и откидывается на спинку сидения. — Я восхищён: не женщина — кремень!

Его глаза неприятно суживаются, и, возможно, будь он трезвым, моя внутренняя рана опалялась бы только этим вот его обиженно-рассерженным взором, но нет же, он ведь ещё и пьёт один бокал за другим:

— Меня удивляет та решимость, с какой ты вышвырнула меня из своей головы и легла в постель к своему Хуану! Почему я, интересно, не могу так же?

— Он не Хуан, он Вейран!

— Один хрен, чурбан с маленьким членом!

— Откуда тебе знать, какой у него член?

— Столкнулись в душевой в джиме, — ржёт.

— И ты пялился на его член?

— Ну, нужно же мне было знать, как теперь развлекается моя Ева!

— Дамиен, ты не можешь думать обо мне в таком контексте!

— Да? И кто же мне запретит?

— Мораль.

— Ах мораль… Чёрта с два твоя мораль заберётся в мои мозги!

— Почему моя?

— Потому что не моя. Ты когда-нибудь задавалась вопросом, а что, в сущности, есть мораль?

— Мораль — это базовые основы человеческого поведения. Устои, основанные на… многовековом опыте и практике.

— Мораль — это свод придуманных кем-то правил. Правил, установленных чьей-то ограниченной мудростью. Люди веками считали, что Земля — центр мира, пока Джордано Бруно не вышел за рамки и не объяснил им реальное положение вещей.

— Я помню его статую на площади цветов в Риме. Мы переводили надпись под ней, и, кажется, там было сказано: «Джордано Бруно — от столетия, которое он предвидел, на том месте, где был зажжён костёр». Ты же помнишь, что с ним случилось?

— Сейчас не шестнадцатый век, мы не в Риме, и у нас нет инквизиции!

— Она есть, Дамиен. Она заложена в нас самих и наших близких. Мы сами сожжём себя, сами. И это будет куда дольше и мучительнее, чем у Бруно.

Где Дамиен-лидер? Куда делась непоколебимая уверенность в себе и то безразличие к людям и окружающему миру, которые делали его таким привлекательным? Где несгибаемый борец?

— Я знаю, что тебе больно, Дамиен.

— Интересно, откуда?

— Если бы ты не пребывал почти постоянно в пьяном угаре, то, возможно, понял бы, что и мне тоже больно. Что Вейран — это мой способ пережить. Пока ты забываешься с проститутками, я пытаюсь сосредоточиться на человеке, который меня любит!