Виктория Мальцева - 15 минут

Ещё до её звонка я почувствовал тяжесть. Какую-то ломоту неизбежности. Долго смотрел на изгиб шеи и волну тёмных волос, терзающие мой телефон её входящим звонком. Она звонила четырежды, и все четыре раза моя неготовность схлестнуться с грядущим концом отправляла её в голосовые сообщения.

Она не оставила ни одного. А я так и не поднял трубку.

Дождь. Дождь, дождь и ещё раз дождь. Небо оплакивает меня, зная, как и я, что это была ОНА — та самая женщина, которую жаждет каждый мужчина.

Я набрал сам:

— Привет.

— Привет, — её голос другой.

— Прости, я не слышал. Увидел пропущенные…

— Мы можем встретиться?

— Когда?

— Сейчас.

— Настолько срочно?

— Чем быстрее, тем лучше.

— Хорошо, я приеду. Куда?

— Давай к «Джованни» в даунтауне, если не возражаешь.

— Ладно.

Я возражаю, ещё как возражаю, причём против всего — скорости вращения Земли вокруг своей оси и вокруг Солнца, против дня и против ночи, против Луны и против Закона Всемирного тяготения. Я не согласен с положением планет в Солнечной системе, не приемлю ни одну из рождённых на Земле религий, объявляю войну всем существующим политическим режимам. И я открываю дверцу своей тачки, сажусь, вставляю ключи в зажигание, снимаю рычаг паркинга, выезжаю на одну из безразличных к океану во мне улиц, чтобы отправиться в место, где любимая девушка, давно ставшая женщиной, без единого сомнения, без малейшего сожаления уничтожит «нас».

Последние события превратили меня в сгусток решимости: извращению, в которое превратилась наша жизнь, нужно положить конец.

Кладу свои горемычные два листка перед его носом.

— Что это? — спрашивает.

— Моё решение, — отвечаю. — Оформленное адвокатом.

Кай не двигается какое-то время, потом со вздохом проводит руками по лицу:

— Окончательное?

— Окончательное.

Я хотела было добавить, что ему нужно радоваться шансу избавиться от проблемы, носящей моё имя и требующей столь серьёзных инвестиций времени и прочих ресурсов с его стороны, что его мать наверняка закатит по этому счастливому поводу вечеринку, что Герда, наконец, займёт своё законное место, что мир упорядочится, примет свой изначально задуманный вид…

— Ты счастлива? — спрашивает.

И я подвисаю… Счастлива ли я? Серьёзно? И этим интересуется ОН? Человек, фактически размазавший меня по асфальту не далее, как месяц назад?

Но в его зелёных глазах столько… тепла и… чего-то такого, очень похожего на боль, что я не знаю, злиться мне или врать? Кто знает, может быть, моя правда в тот день могла бы остановить нас:

‍‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‌‍— Вполне.

Кай согласно кивает и молча, небрежно сворачивает бумаги трубочкой, словно подчёркивая, что мои решения не имеют здесь никакой силы.

Его молчание, а скорее безрадостные энергетические бури, бушующие внутри него и фонирующие с моим собственным столь слабым и неустойчивым полем, вытолкнули меня из кафе в направлении… вначале без направления. Затем в квартиру, переставшую быть домом — мне нужно забрать оставшиеся вещи.

Комната для хранения одежды, которую риэлтор назвала гардеробной, а я «с почтением» величаю шкафом, когда-то была разделена нами на две половины — мою и Кая. Однако со временем я не заметила, как заполнила своими тряпками всё пространство, оставив мужу процентов десять-пятнадцать. Большая часть из них даже ни разу не была надета или попросту оказалась забыта сразу после окончания дня «шопотерапии» неизменно проводимого с Адити в каждый первый четверг месяца. Я никогда не задумывалась о том, сколько покупаю ненужного: какой бы ящик не выдвинула — кругом моё барахло. Тут и ста сумок не хватит, не то, что тех десяти, которые я подготовила.

В одном из ящиков обнаруживаю нижнее бельё Кая и чёрные глянцевые упаковки презервативов: когда-то, уже очень давно, он пользовался ими в последние дни моих месячных, настолько было ему невтерпёж. Они задерживают мой взгляд, призывая воспоминания, погружая в них с головой.

Были ли мы счастливы? До трагедии — абсолютно точно да. Мы любили друг друга, невзирая на сложности и трудности жизни, ведь она никогда не была для нас лёгкой. И у нас всегда был секс — настоящий, яркий, живой.

Моя рука машинально тянется к чёрным коробочкам, вынимает их из ящика. Я смотрю и недоумеваю: почему он до сих пор их не выбросил? Срок годности наверняка уже давно истёк. Моё иногда излишне острое зрение замечает нежно розовый цвет на самом дне ящика, спрятанный под ровными стопками мужского белья. Это картонная коробка. Я осторожно её вынимаю, снимаю перламутровую крышку и… и не могу дышать: под ней первое одеяльце дочери, клочок трикотажной ткани, в который Кай завернул нашего новорожденного ребёнка сразу после появления на свет. Он нашёл и купил его сам, приехал в больницу с коробкой в руках, перевязанной тонкой розовой лентой.