Федерико Моччиа - Три метра над небом. Трижды ты

– Здесь кто-то есть? – Потом она говорит чуть громче: – Здесь кто-то есть?

Не услышав ответа, она входит и осторожно закрывает за собой дверь. Включает свет. Квартира красивая, вся обставлена, стены покрашены. Здесь кто-то живет: есть книги, светильники, ковры, диваны, плазменный телевизор, фотография в рамке. И Джин, любопытствуя, подходит ближе, чтобы лучше рассмотреть, что на ней за парочка, но когда она это видит, ей становится плохо. Стэп и Баби сидят на заборе и улыбаются. Это, конечно, старая фотография, сделанная много лет назад, но что она делает в этой квартире? Кто здесь был? Что все это значит? И, охваченная внезапной тоской, она продолжает свои поиски, лихорадочно открывая шкафы и выдвигая ящики. Она обыскивает ванную, но не находит ничего, что могло бы указывать на что-то, что прояснило бы всю эту странную историю. Наконец, она доходит до последней комнаты. Открывает дверь. Там стоит прибранная кровать с темным шелковым постельным бельем. На книжной полке – всего два альбома с фотографиями. Джин их берет, кладет на постель и открывает первый. В нем фотографии ребенка, красивого мальчика, который растет год за годом. Под каждой из фотографий – подпись с объяснением того, что происходит на фотографии. «Массимо исполнился год». «Массимо на празднике в школе с друзьями». «Здесь мы на аттракционах». «Это его первая игра в футбол». Джин быстро листает альбом. Там только подписи про разные эпизоды из жизни этого мальчика. Больше они ни на что не указывают, совершенно ни на что – и так до этой последней фотографии. На ней – много людей, а в центре фотографии – мальчик. «Это его первый спектакль, не хватало только тебя!» У Джин кружится голова. Что значит эта фраза? «Тебя». А почему на «ты»? Потом, почти уверенная в том, что в этом втором альбоме она раскроет правду, Джин берет его в руки, подносит к себе и открывает. В нем, одна за другой, свежие фотографии. Стэп и Баби в самые разные моменты, в этой квартире, на кухне… Вот они сидят на диване… А вот несколько селфи, снятых более или менее исподтишка. Все это – фотографии их совместной жизни в эти месяцы. У Джин на глазах слезы, но она продолжает листать альбом дальше. И чем дальше она листает, страница за страницей, тем сильнее она плачет, пока ей не становится совсем плохо, когда она видит их вместе в постели.

«Как это возможно? Ты – отец моей дочери. Ты – отец Авроры, ты мой муж. Ты не умер раньше, в этой аварии, но умер сейчас. Почему ты все это сделал? За что ты захотел так меня наказать?» И она продолжает переворачивать последние страницы этого альбома, всхлипывая, ослепленная слезами и болью. И так – до последней страницы, до фотографии, где они все втроем вместе. Баби, Стэп и этот ребенок. И эта фраза под фотографией: «Помни, что мы, я и твой сын, будем любить тебя всегда. Даже если мы не будем с тобой, ты каждый день будешь в наших сердцах».

«Твой сын»? Этот ребенок – сын Стэпа? Джин не выдерживает. Она чувствует, что начинается обморок, у нее кружится голова, а желчь из желудка подступает к горлу. Джин бежит в туалет, поднимает крышку унитаза, склоняется над ним и кричит. Ее рвет.

Прошло несколько дней. Стэп вернулся домой, он все еще болен, но, самом деле, если кому и хуже со всех точек зрения – то это Джин.

– Тебе что-нибудь нужно? Я схожу в магазин.

– Нет, спасибо. Все в порядке?

– А почему ты спрашиваешь?

– Ты какая-то странная, я вижу.

– Я немного устала. Да и к тому же эта авария страшно выбила меня из колеи.

– Я не хотел. Я пытался избежать ее, как только мог.

И я начинаю смеяться, пытаясь заразить ее смехом, но у меня ничего не получается.

– Время от времени проверяй Аврору. Хоть Мара и здесь, но лучше, если за ней будешь присматривать ты.

– Да, конечно.

Тогда она подходит, слегка, словно не желая особенно задерживаться, целует меня и уходит. Я доволен, что сделал выбор. Хоть я и очень скучаю по Баби. Нет ни секунды, когда бы я о ней ни думал. Я вижу ее всегда, когда закрываю глаза, когда расслабляюсь, когда начинаю дремать. Такое чувство, словно она, почти по праву, заполняет все мои мысли. Я больше не приближался к Джин, у меня не получается; мне кажется, что так бы я ее предал. Но я знаю, что дальше так продолжаться не может. Я должен ее забыть. Мне казалось, что у меня это получилось, но за то время, что мы были вместе, я словно понял – и должен навсегда это принять, – что этого не произойдет никогда.

– Ты уже мой, – однажды сказала она мне. – Я тебе никогда в этом не признавалась, но я колдунья.