Клари Ботонд - В садах чудес

— Смотри! — Йенхаров вытянул руку.

На дороге, прижимая обеими руками к груди букет цветов, остановилась девушка в голубом платье. Ее каштановые волосы были стянуты на затылке красной лентой. Спокойное чистое лицо выражало детское изумление.

— Я бегу, — сказал Йенхаров брату. — Надо поскорее сказать родителям, что мы вернулись. Будем ждать вас.

Хари стрелой промчался мимо изумленной девушки и вскоре скрылся вдали.

Осторожно обходя цветы, Сет Хамвес пошел навстречу девушке.

— Здравствуй, Ренси! Ты шла сюда?

Она смущенно кивнула.

— Ты знала, что мы уже здесь?

— Да, я видела, как вы шли мимо нашего дома, — она немного осмелела. — Я хотела прийти раньше вас и возложить на алтарь цветы в благодарность за ваше счастливое возвращение. Но вы опередили меня.

— Ты отдала наше письмо родителям?

— В тот же вечер. Ваша мать приносила жертвы всем богам, молилась о вас. Но я думала, вы вернетесь позднее.

— Тебе так хотелось?

— Нет, нет. Просто я как-то настроилась на то, что тебя долго не будет и я все смогу обдумать. Понимаешь, когда ты был здесь, мне было больно, потому что… я знала, что ты не любишь меня. А когда ты уехал, я ждала тебя и мне казалось, что ты немного полюбил меня.

— Это правда, Ренси. Только не произноси этого слова «немного». Я просто полюбил тебя. Это правда.

Девушка протянула ему цветы. Он принял букет.

— И ты не побоялась прийти сюда, в этот заброшенный храм? — спросил он.

— Я ведь знала, что ты ходишь сюда. И однажды я решила прийти сюда одна. Это случилось вскоре после твоего отъезда. Я взяла с собой маленький кинжал, который мать оставила мне в наследство; наполнила корзину спелыми плодами, и в полдень, когда моя старая кормилица уснула, я отправилась сюда. Оказалось, что здесь совсем не страшно. Я возложила плоды на алтарь и помолилась богу, во имя коего был воздвигнут этот храм. Я не знала, что это за бог. И вдруг раздался мягкий голос: «Не бойся, Ренси. Здесь никто не причинит тебе зла». Я вздрогнула, обернулась и увидела старого человека с добрым лицом. Его звали Неферкептах. А храм этот был посвящен милостивому Нуну, богу предвечного океана. И Неферкептах был жрецом Нуна. Он много рассказывал о тебе. И о свитке Познания он мне рассказал. Я ему говорила, что ты не развернешь свиток, не прочтешь страшные слова, и он верил мне.

— Скажи, Ренси, а ты сама хотела бы увидеть свиток Познания и начертанные на нем письмена?

— Нет, Сети, не хотела бы, — серьезно ответила девушка. — Почему? Может быть, это дурно, но я не могу хотеть невозможного, мечтать о недостижимом.

— Значит, когда ты мечтала обо мне, ты верила в то, что я когда-нибудь полюблю тебя?

— Мне было все равно. Я просто привыкла любить тебя. Порою мне кажется, что я любила тебя всегда.

— А о своем сыне старый жрец рассказывал тебе?

— Рассказывал. Он очень любит его.

— И ты знала, что после нашего возвращения храм превратится в цветущий луг?

— Что ты, нет. Знаешь, по-моему, даже сам жрец Неферкептах об этом не знал.

— А твой отец здесь?

— Должен вернуться на днях. Может быть, даже сегодня.

— Что ж, пойдем, Ренси. Наверное, нас уже ждут.

Одной рукой удерживая букет, Сет Хамвес протянул другую девушке. Они медленно пошли по дороге, миновали усадьбу Дутнахта. Они шли молча. Изредка приостанавливались и смотрели друг на друга. И смешливо улыбались.

Они уже подходили к дому Инпу, отца Сета Хамвеса и Йенхарова, когда навстречу им кинулся нетерпеливый и радостно возбужденный Хари.

— Сети! Ренси! Вернулся Дутнахт! Твой отец, Ренси! Вернулся сегодня. Он привез добрую весть из Мемфиса. Сети! Твое толкование сказания о путешествии богини Исет признано лучшим! Дутнахт привез приглашение. Наверное, тебя включат в жреческую коллегию.

— Поедем в Мемфис, Ренси? — Сет Хамвес обернулся к девушке. — Поплывем на корабле твоего отца.

Девушка кивнула, покраснев.

— А как дальше, не знаю, — задумчиво продолжал Сет Хамвес. — В городе мне, честно говоря, не хочется оставаться. Там ссоры, козни, интриги. Каждый стремится что-то отнять у другого. Я предпочел бы сделаться жрецом отдаленного храма, изучать древние сказания и писать самому. А ты что скажешь, Ренси?

— Я согласна с тобой…

И тут Пауль перестал понимать их. Язык, на котором они говорили, снова сделался ему непонятен; странный, экзотический, птичий, щебечущий язык. Пауль уже не был Сетом Хамвесом. Пауль был только собой, Паулем Гольдштайном. И он уже не видел ни Сета Хамвеса, ни его брата Йенхарова, ни Ренси.