Клари Ботонд: В садах чудес

Прихватив одной рукой чемодан и узел, Пауль резко распахнул дверь.

Три ужасных существа яростно набросились на него, но не успели даже прикоснуться к нему.

— Меня нет! — громко и спокойно произнес Пауль.

И тотчас какими они сделались жалкими, словно вдруг ослепли. Неуклюже суетились, вытягивали морды, тыкались в стены. Искали его, Пауля.

— Когда еще выпадет такая удача! — ворчала жабоподобная Минна-Алама. — Такую девку мне уж больше не смастерить, — она показала лапой на кошку-Регину.

— Я останусь человеком, я добьюсь, — тонко вскрикивала Регина.

— Да замолчи ты, тварь! — Минна-Алама махнула лапой. — Сегодня же сдохнешь! Эх, невезучая я! Чтобы все так совпало — и парень и девка! И все упустить!

— Проморгали, — заквакал жук-коммивояжер, — прошляпили!

Паулю стало неприятно и скучно смотреть на них и слушать их жалобы.

Он спокойно вышел в прихожую, опустил на пол чемодан и узел, надел пальто и снова прихватил одной рукой и узел и чемодан. Он спокойно захлопнул входную дверь и слышал, как легко и аккуратно защелкнулся замок.

Пауль спустился по лестнице на улицу, где царствовал скучный городской полдень.

Прежде всего надо было пристроить свое нехитрое имущество. Пауль наугад позвонил Алексу. Тот ютился в неуютной комнатушке в меблированных комнатах.

— Ладно, приезжай. Все расскажешь на месте, — Александер повесил трубку.

Пауль представил себе, как его заспанный приятель с всклокоченной шевелюрой, в мятой пижаме с расстегнутым воротом стоит в длинном узком полутемном коридоре, наклонясь над круглым столиком, на котором установлен допотопный телефонный аппарат. Он бурчит в трубку хриплым после вчерашней допоздна затянувшейся вечеринки голосом, а квартирная хозяйка поглядывает на него крайне неодобрительно. Кажется, это и называется «реальной действительностью». Или еще лучше — «действительной реальностью».

Пауль поднялся по темной заплеванной лестнице. Вот где основательно пахло кошками, и притом без вмешательства сверхъестественных сил. Растрепанная сгорбленная старуха впустила его, что-то ворча себе под нос.

В комнате Александера как всегда все было в беспорядке, в самых неожиданных местах валялись скомканные носки, испуская острый запах лежалого сыра, так обычно пахнут потные ноги.

Алекс нашел место для чемодана и узла своего друга.

— Ну, сегодня ночуешь у меня, а завтра что-нибудь придумаем. А что, собственно, произошло? Допекла хозяйка?

— Допекла, честно говоря.

— Сочувствую и понимаю. Со мной было то же самое.

Пауль усмехнулся.

— Маниакальная чистоплотность — это тяжелая болезнь. Таких людей следует держать в лечебницах для хроников, — развил свою мысль Алекс.

— И тебя сделать директором одной из подобных лечебниц! — вставил Пауль.

— Не возражаю. А что! Кстати, главное — сегодня вечером собираемся у Михаэля. Скромное вечернее чтение с чаепитием и немного коньяка для разнообразия.

Пауль до вечера простился с Александером и отправился по своим делам.

Дела эти были следующие. Прежде всего Пауль отправился на поиски дома Регины. И, разумеется, не нашел никакого дома. Как и следовало ожидать, никакого дома не существовало.

Из любопытства Пауль прошел мимо дома фрау Минны. Там все было по-прежнему — скучная улица и клинически-стерильные занавески на окнах. Интересно, что творится в квартире? Никто и не подозревает, каковы ее обитатели.

Затем Пауль отправился в библиотеку. Он взял какое-то серьезное комментированное издание древнеегипетских мифов и принялся листать. Вскоре он нашел историю Сета Хамвеса и волшебного свитка. Значит, Сет Хамвес записал ее, кое-что, впрочем, изменив. Например, главного героя, то есть себя, он именовал царским сыном. Здесь же содержалась еще одна история о Сете Хамвесе и его мудром сыне Сиусире, о том, как они посетили царство мертвых. Что значила она? Какие события из жизни реального Сета Хамвеса скрывались за ней?

Паулю стало грустно. Эти строки древних сказаний, напечатанные в толстом фолианте, снабженные тяжеловесным академическим комментарием, были, словно отголосок до неузнаваемости искаженных слов дружеского привета. Впрочем, почему искаженных? Во всем этом было много правды. Но неужели это все, это единственное, что осталось от его, Пауля Гольдштайна, древнеегипетского бытия? Это и еще воспоминания, яркими картинами, объемными и движущимися, возникающие в памяти, прикрашенные воображением.