Владимир Курносенко - Евпатий

Если б его, Сэбудея, воля была, весельчака Шейбани — нет! не отпустил бы он на верную смерть. Где у монгольского кулюка два, полтора мига-мгновения уходило на удар и уклон, у этого, орусута, одного не истрачивалось.

Продравшийся сквозь своих Шейбани-весельчак кинул от седла одиннадцатилоктевое копьё, а правой, сразу же, рубанул. Орусут же, толком и не увидя атакующего, от копьеца отодвинулся чуть, а под монгольский рубящий наискосок щит подставил. Ойе! Шарпнув по щиту, меч Шейбани вниз пошёл, а сам он, получив сопровождающий удар рукоятью в затылок, наземь прянул. И тотчас из-за спины светловолосого выскочил другой орусут-недобиток и, нависнув над поверженным, вонзил в запрокинутое горло собственное, Шейбани, пойманное недобитком копьё.

Молчун и скромник обычно, Урда-хан воскричал тут, будто это его ранили и, потащив из ножен меч, бросился для воздаванья врагу, но по знаку ожидающего подобного Сэбудея ближайшие нукеры набросились на Урду, повалили и, придавив к земле руки-ноги, не дозволили свершиться ещё одной непоправимой ошибке-глупости.

.............

...полк Коловратов был почти полностью истреблён. На каждого русского добровола-отрядника приходилось в бою пять, шесть, десять и сколько потребуется юрких, уцепистых, выносливых и самолюбиво воинствующих бойцов врага. С дерев выцеливали им спины меткачи-мергены, по лошадиным животам и суставным бабкам били без промаху рукастые копьемёты-драгуны.

Сама арканная идея Сэбудея потерпела крах лишь в отношении Евпатия; Савватея же, Олеху, Конона и Калинку с ещё одним безымянным черниговским ковуном заарканили, полонили и, связав в одну веревочную гроздь, подтащили в качестве трофея к джихангирским телегам.

Крутолобый немолодой толмач буртас, щуря со сдержанной усмешкой ядовитые глазки, перевёл на православный язык вопрошанья своих хозяев. Какой-де они веры-изотчины и за ради какой причины решили зло сотворити мирно продвигавшемуся монгольскому воинству...

Стоявшему первым Савватею не видно было из-за телег сражавшегося Коловрата, но в выраженье лица обращавшегося к толмачу черноглазого татарина мелькнуло ему то, что сам он не успел допочувствовать в душе своей: запечатленье исполняющегося чуда.

Избегая сшевелить расквашенную в схватке щёку, а поколику избоку отчасти разевая рот, Савватей мигнул повесившим буйны головы товарищам.

— Веры мы, хане Батые, — рёк, — христианской, отчина наша Рязань, — сопнул, всхлипнув нечаянно, и, слыша тот самый рисково-сладкий под ложечкою холодок, присовокупил: — А посланы тебя, басурманьего царя, честно проводити да по заслуге чести тебе воздати. Не попеняй же, убо мелковато чаши наливали, прощения просим за то!

И, шапку-треух свободной рукой сняв, поклонился поясным туда, кверху, поклоном.

Ханский гнев, он, вестимо, и толмачу боком. Посему искушённый в опытах толмач смягчил в переводе Савватеевы дерзости. «Орусутские воины, — перетолмачил толмач, — восхищены доблестью монгольских ратников и высшею воинской мудростью их предводителей. С искренним сокрушением о содеянном предаются они на милость благороднейшего из благородных, храбрейшего из храбрейших...» И тому подобное.

Бату-хан, вполглаза не перестававший следить за лютевшим, казалось, час от часу более божественным всадником, слушал Савватея и толмача в полуха. Ему было всё равно. Он думал о том, что Джочи-хан не отдал бы, не сумел отдать сайгачиху Гульсун Хостоврулу. По выражениям лиц он угадывал, конечно, более или менее отличие подлинника от вольного буртасова перевода, но это было почти что безразлично, неважно нынче. К пленным орусутам, как и ни к кому на свете, он не питал сейчас ни зла, ни ненависти, ни желания сделать боль.

По распоряжению джихангира пленных отвели в лес, привязали по отдельности к сосновым стволам и оставили, живых-невредимых, для того якобы, дабы правдивым рассказом о монгольском великодушии они повернули сердца покорившихся земляков к желающим им добра завоевателям.

Ага.

* * *

* *

Мешало, собственно, одно: потаённое, невысказанное желание сокола заполучить орусута живым. Сэбудей понял это, когда приспело времечко сим желанием пожертвовать наконец.

Наклоняя голову, а затем и на колени приопускаясь, запросил (Сэбудей):

«О чёрный, уродливый, гордый и хитрый Дух Земли! Дух Зла! Дух Змеи! Дай, дай нам, живущим за войлоком, остановить этого... Дай, Дух! Дай нам! Дай...»

И, не успел довершить из глубин сердца вырвавшегося моления, на телеги вскарабкался невидимый до того хан Берке.