Александр Лекаренко - 2012

- Мы много жрем, - озабоченно сказала Бранка, облизывая ложку. - И часто. Можно подумать, что нас истощает любовь.

- Она-таки нас истощает, - рассеянно заметил он.

- Что? - улыбнулась Бранка.

- Ничего. Еще хочешь?

- Нет. Но хотим мы или нет, а нам придется на кого-нибудь охотиться.

Он расхохотался.

- Чего ты? - удивилась Бранка.

- Ничего. Будет день, будет и пища, и пусть мертвые хоронят своих мертвецов.

- Ты что, амфетамина насосался? - подозрительно спросила Бранка.

- Нет. Я припадал к источникам жизни и знаю, откуда они бьют.

Он перегнулся через низкий стол и вцепился поцелуем в ее пахнущие тушенкой губы. Ее глаза расширились, она обхватила его за шею обеими руками, посуда зазвенела и затрещала под ее коленями.

Они сделали это прямо в кресле, почти не раздеваясь. Кем бы ни была Бранка и что бы она про себя ни рассказывала, но влагалище у нее было - как стиснутый кулак младенца. После трех или четырех минут сумасшедшей борьбы они завопили друг другу в уши одновременно так, что зазвенело в ушах.

Когда Бранка сползала с него, то не удержалась на ногах и шлепнулась на пол, поскольку комбинезон ее оказался на щиколотках вместе с трусами. Он, путаясь в собственных штанах, обрушился на нее сверху и они, хрипя и задыхаясь, повторили то же самое еще раз - на полу.

- От такого бывают дети, - сказала Бранка, принимая сидячее положение и озабоченно рассматривая свою промежность, в то время как он еще валялся рядом, пустой, как отстрелянная гильза. - Я же говорила, что ты мне исколешь всю грудь! - сварливо добавила она и, придерживая одной рукой комбинезон, а другой - утекающие дары любви, ускакала в кухонный угол ликвидировать последствия.

Он сосредоточенно пронаблюдал весь процесс, покуривая в кресле - никогда в жизни ему не приходилось видеть, чтобы женщина в таком положении выглядела красиво - но Бранка выглядела красиво, и приходилось признать, что он не так уж много и видел. “Если ты имеешь дело с высшим качеством, - удрученно подумал он, - так ты имеешь дело с высшим качеством, даже если оно сидит раскорячившись над миской с водой”, - приходилось признать, что он всю жизнь имел дело с третьим сортом.

- Угости даму коньяком, - сказала Бранка кабацким голосом, возвращаясь к столу.

“Нельзя иметь все сразу, - додумал он до конца свою философскую мысль, направляясь за последней бутылкой. - Совершенство недостижимо, и если ты имеешь дело с великолепной жопой - значит, не все в порядке с головой”.

Однако же у кого тут не все в порядке с головой, было еще большим вопросом, поскольку, когда Бранка с рюмкой в руке плюхнулась в кресло, небрежно поставив пятку на сиденье, ему просто пришлось, стиснув зубы, бороться за сохранение достоинства, патрон могло и перекосить в третий раз.

- Ты классно трахаешься, - сказала Бранка, осветив солнцем тот нежный росток в тайном саду мужского самосознания, который у некоторых не увядает даже на смертном одре. - Но выглядишь ты, как бродяга. И от тебя воняет.

“Спасибо, дитя мое, - подумал он, отводя взгляд от ее промежности, туго обтянутой черной материей, а вслух сказал с достоинством. - Я на войне.

- Тем более, - заметила Бранка. - Хочешь, я полью тебя из ведра? Тогда, когда тебя убьют, ты будешь чистым.

Он посмотрел ей в лицо, ища признаков насмешки, но никаких признаков не было, она говорила совершенно серьезно.

- Мне плевать. Никто не облизывал меня при жизни, никто не будет нюхать меня после смерти. Мне плевать, что думают другие люди, а червям все равно. Мне все равно, что ты думаешь обо мне. Ты понимаешь меня?

- Да, я понимаю тебя, - сказала Бранка. - Ты уркан, волк, какая тебе разница, что думают люди? Тебе не нравится их запах. Мне тоже не нравится. Но я мою свою задницу - для тебя.

- Хорошо, - усмехнулся он. - Я помою свою - для тебя.

- Ты можешь отрастить бороду хоть до пупа, - повысила голос Бранка. - Ты мне все равно нравишься. И мне нравится, как ты пахнешь. Но если я здесь - ты должен обращать на меня внимание. Я тоже на войне.

- Принято, - серьезно кивнул он. - Давай свою рюмку.

Стемнело, и они зажгли свечи. Затем Бранка, демонстрируя приверженность идее и переодевшись в одну из его рубашек, занялась стиркой, сняв с себя комбинезон и насильно содрав с него футболку, а он взялся за рукопись - чтобы не мозолить глазами ее ягодицы, но постепенно увлекся и выпал из реальности.

“Поскольку у меня не было другого материала, кроме самого себя, - написал Бакула, - я начал строить новый мир из самого себя. Поскольку все человеческое было мне чуждо, значит, я был не вполне человеком. Но стать человеком вполне значило стать именно тем, что я презирал. У меня не было другого выхода, кроме как очиститься от всего человеческого и стать вполне тем, чем я был на самом деле. Я был городом, погребенным в песках, я должен был стать ветром для самого себя, чтобы восстать над пустыней.