Василий Довбня - Гренландский кит

Вербохлест паровой пилой выпиливал из головы кита мешок с спермацевтом.

Золотистая струйка спермацета из под головы кита почти дотянулась до ватервейса и готовилась сползти в него, а затем в море. «Скоро получим новую китобазу» — подумал Дибун…

Над палубой гулял пар из открытых котлов и вечный отвратительный запах, которым была пропитана база, — к этому он давно привык. У самого борта каруселью кружились желтоглазые чайки. Из слипа выполз и лег на палубе, следующий на разделку, мертвый кит. Мастера звонко раздернули с его репицы храпцы и начали обмер кашалота от кончика рыла до развилки хвоста.

— Пишите, в длину пятнадцать метров без вершка, — крикнул обмерщику, женщине в ватной робе, помощник мастера.

Два раздельщика чинно поднимались по туше от хвоста к голове и готовились полосовать отливающее вечерней синью тело. Упираясь шипами каблуков в упругую твердь кита, раздельщик Быков начал надрез по овалу верхней челюсти, а другой крепыш малого роста Серов полосовал от глаза к грудному плавнику и дальше вдоль бока к хвосту. Весело балагуря, все это они проделывали легко, словно нехотя, лезвия ножей с хрустом полосовали кожу, открывая белое сало …

День клонился к вечеру, китобаза лениво раскачивалась в дрейфе, у ее борта на хвостовиках всхлипывали туши неразделанных кашалотов. Из их раздувшихся боков торчали концы гарпунов с охвостьем обрезанных линей.

Вечная и скучная, как этот день, работа не прекращалась для Дибуна ни на минуту.

И так каждый день — в шесть утра в его каюте начинали звонить телефоны и умолкали около полуночи, а днем капитанские советы, совещания, разборки срочных ЧП. Тяжелая заурядная работа контролера производственной скуки.

Рано утром он делал обход всех палуб. Молча. Без докладов. Работа была на лицо У кузницы лежали связки выправленных гарпунов, у прачечной горы готового к передаче мешков с бельем, на палубе у борта на грузовых сетках ящики с продуктами, свежевыпеченным хлебом, коробки с кинофильмами, пачки книг, связки ватных брюк и фуфаек, аптечки и прочее, а за бортом на хвостовиках киты, их обдувал то ласковый, то свирепый ветер. На разделочной палубе стоял треск сдираемых пластов сала, шум и стук паровых лебедок, и крики прожорливых птиц…

Павел Петрович расставался со своей упрямой деревенской простоватостью, но медленно, как старый боцман с домоткаными рубахами. О моде не думал, об удобствах зря не говорил, а получив должность и удобства при ней, окультуриться не сумел, и понял, — капитанить на китобойце было легко, весело мечталось, даже семейное счастье виделось во всех деталях житейских радостей, хотелось ласки и душевной доброты. А теперь? — Каждый вечер, он ждал часа, когда умолкнут в 22.00 в его каюте телефоны, и он вздохнет, как человек, растянется на кровати и впервые за день, взглянув на фото жены и дочек в рамке от расписания тревог, мысленно скажет им что-нибудь и уснет перегруженный дневными заботами… Иногда подумает с непонятной обидой, что его никто никогда не жалеет. Даже капитан-директор, а мог бы… «Трудись сынок, пока твоя слеза не превратится в камень», — часто утром, протирая набрякшие глазницы, вспоминал Дибун слова бабушки. И так же часто, только утром, вспоминал свою деревню, пыльную улицу, по которой он гонял на пастбище корову и большое волохатое солнце, ласковое утром и немилосердно обжигающее днем. О чем он мечтал в те годы? Где те бабушкины сказки? Где оно счастье в судьбе капитана? Осталось одно ежедневное беспокоящее душу ожидание непредвиденных событий…

Дибун был упрям и зубаст, не шел на поводу начальников, чрезмерного усердия не проявлял, боясь ошибиться, выслушивал дельные советы и только после предлагал свои решения, т. е. старался никого не подводить. Не любил интриг, не просил повышения, но надеялся, потому ждал прихода новой базы, чувствовал опасную тягу людей к лести и бездумному осуждению других по пустякам, обходил стороной непредсказуемых болтунов… Приноровился к власти над людьми и старался держаться хозяином…

Когда помполит пожаловался на экипаж:

— Направляют нам одни отбросы! — Дибун резко, почти грубо ответил:

— Зато отборные, воспитывать не надо, все видели — не подведут!

В молодости Дибун норовил повеселиться, не избегнул историй с женщинами, однажды ожегся, всегда помнил об этом и держался от них в стороне. Все считали его сметливым и надежным работником. Собой он напоминал матерого кита, был крепкоголовый, но все же в отличие от поджарого самца-кашалота имел большой живот и широкую нижнюю челюсть. Лицом выделялся, но был не пышноволос, как считала бабка, обычный пермяк, родившийся в чистый четверг: «Хлебным замесом пахнет».