Владимир Скороденко - Спасатель. Рассказы английских писателей о молодежи

— Вы уж извините меня, — сказала она. Но все равно было ясно, что не пойдет. Джимми надулся и говорит мне:

— Ну айда, друг.

Мы с ним потопали, она осталась. Я подумал — чем не способ отвязаться. Мы шли по Нью-Кент Роуд, и Джимми сказал мне:

— Я думал, она тебе нравится!

— Мне? Еще чего! Я полагал — тебе, — сказал я.

— Мне-то? — сказал Джимми. — Вот еще, ничего подобного. Тебе, я полагал.

— Найдет себе кого-нибудь, — сказал я.

— Неужели нет, — сказал Джимми.

И тут мы слышим, кто-то догоняет нас бегом.

— Передумала, значит, — говорит Джимми.

Мы в первую минуту приуныли, но потом на Джимми накатило, и он стал дурачиться. Мы шли втроем по темным улицам, и он нам выдавал одно смешней другого, и девчоночка из Уэльса не успела опомниться, как ее стало разбирать. А мне достаточно услышать, что женщина вот так смеется, легко, рассыпчато, и я тоже принимаюсь балагурить. Если пересказать, чего я горожу, никому это не покажется забавным, надо быть рядом в такую минуту, тогда вы ляжете от хохота.

Нам стоило хлопот утихомириться, когда мы дошли до нашего тогдашнего обиталища. Хорошо, наша хозяйка, миссис Хопкинс, уже улеглась и никто не видел, как мы на цыпочках пробирались по лестнице в комнату. Не то чтобы хозяйка стала бы особо ругаться, она была душевная старушка, но мы рассудили, чем меньше посторонних глаз, тем спокойней.

Хоромы у нас были царские: широкая чугунная кровать, стол, волосяной диван, стулья, газовая плитка, обзаведение для стряпни, все в одной конуре — и кран на площадке. Я первым делом выполз за водой, нацедил полный чайник и поставил кипятить на плитку. Девчоночка как увидела горячую воду и таз, чуть не сошла с ума от радости. Ну, мы ей отпустили полчайника на умыванье, а остальное пошло на заварку чая. Я ей дал свое заветное мыло, одиннадцать пенсов кусок, угри и прыщи как рукой снимает. Джимми достал ей чистое ручное полотенце.

Тогда она стала оборудовать себе место для мытья на другой половине комнаты. Вытащила бельевую веревку, на которой мы сушили рубашки, повесила лоскут от старой простыни, полотенце и отгородилась. Конечно, такую занавеску ничего не стоило сдунуть, как говорится, но мы ее не тронули. Это было по мне — женщина должна помнить, что она женщина.

А на нашей половине комнаты мой друг Джимми затеял жарить тосты. Из всех, кого я знаю, прилично жарить тосты на газовой горелке умеет он один. И слышно, как за простыней девчоночка из Уэльса плещется, мылится, мурлычет, вздыхает от удовольствия, точно нежится в горячей ванне.

— Эй, ты там не до утра собралась прохлаждаться? — говорит Джимми. — Ужин на столе.

Со всеми чистюлями одна и та же беда: начнут мыться, так уж не остановишь.

Она выходит из-за занавески отмытая, свежая, личико — загляденье, глаза бархатные, карие, и чистая, туго натянутая кожа, не обрюзглая, как у многих женщин, — терпеть не могу обвисшую кожу — и пахнет от нее приятно, и дело тут не только в моем заветном мыле. На ней ее плащик, прямо поверх белья.

— У тебя что, из барахлишка ничего нет при себе? — говорит Джимми.

Она сказала, что оставила чемодан в камере хранения в метро Тоттенхем-корт, завтра заберет. Я сказал, что могу дать ей поносить свою старую рубашку — ненадеванную после стирки. И дал. Она спросила, ничего, если она простирнет кой-какие вещички, чулки там и прочую музыку. Мы сказали, если две-три вещички, то ничего. Поймите, мы не пижоны, но с души воротит, когда в комнате понавешено белье, в особенности, женское.

Я видел, что с самой минуты, как мы пришли, ей не дает покоя мысль, где она будет спать. Показываю ей на наш старый диван,

— Можешь занимать, — сказал я.

— А то давай с нами, — сказал Джимми.

Она сказала, ей больше подойдет на диване. Стало быть, все уладилось, все довольны, все ложатся спать. Интересно, что у нас даже в мыслях не было позволить себе с ней что-нибудь. Она устраивается на диване, мы с Джимми на кровати. Она легла и затихла на всю ночь, изредка только всхлипнет жалобно во сне, как собачонка.

Наступает утро, и все уже по-другому, не так, как было вчера вечером. Во-первых, мы с Джимми по утрам редко когда перебросимся хотя бы словом. Встаем, одеваемся, а на диване разлеглась эта девчоночка из Уэльса, и похоже, не думает подниматься, даже не повернет головы. Лежит лицом к стенке и ничего не говорит. На веревке сохнут ее чулки и барахло, вчера вечером казалось — терпимо, сегодня утром коробит.

Джимми на скорую руку сообразил нам чайку на двоих, но весь хлеб мы подъели за ужином, так что наши тосты в то утро попели. Так всегда, пустишь к себе кого-нибудь, и тебя же выбьют из колеи.