Кнут Гамсун - За океан

Теперь, через три недели после моего приезда в Америку, я берусь, наконец, за этот отчёт о моей поездке туда. Мне жаль, что я раньше не мог этого сделать, — дух мой тяготел к этому, но плоть была немощна.

В середине августа я покинул Норвегию, где мы уж давно ходили в пальто, а три недели спустя я попал в жару свыше 90° в тени по Фаренгейту. Это довольно сильно отзывалось на мне и расстраивало моё, всегда отличное в сентябре, состояние здоровья.

Я попытаюсь писать из головы, прямо по памяти. Да у меня и нет сейчас ни строки из всех моих записей, ведённых на пароходе. Всё погибло. Все мои заметки однажды ночью исчезли у берега возле Ньюфаундлендской мели. Всякий другой на моём месте сошёл бы с ума от подобной утраты, у меня же не вырвалось и крика. Я только опустился на свой жёлтый чемодан и, как мужчина, примирился с этим, как с непоправимым. А к полудню я уже настолько овладел собой, что даже был в состоянии проглотить чашку чаю.

Вот, наконец, мы оставили позади мост в Христиании, послав туда свои прощальные приветствия, и шкипер сдал квитанции на весь багаж эмигрантов.

— Теперь уже вернуться назад невозможно? — плачущим голосом спросил мой молодой попутчик.

— Можно, — в Христианзунде. Но ты этого не сделаешь.

— Ну, так я напьюсь и уеду за много-много миль от моей родины, — сквозь рыдания сказал он.

Ах, этот зелёный юноша! Ему было только семнадцать лет, он никогда ещё не выезжал из дома.

Вокруг поднялся шум и суматоха. Шестьсот человек сновали взад и вперёд по палубе и переносили целые горы багажа в трюм. Здесь были обедневшие горцы из наших горных долин, крестьяне с датских островов, ширококостные шведы, — нищие, бедняки, разорившиеся купцы из городов и ремесленники, женщины, молодые девушки и дети. Это была переселенческая Скандинавия.

— Да, теперь мы едем! — сказал какой-то человек возле меня. — Вы уже бывали там?

— Да.

Это был человек лет около тридцати, жирный, веснушчатый, без бороды. На его груди висела сплетённая из белокурых волос цепочка с круглыми колечками. На шее был белый засаленный шарф, в ушах отверстия для серёг.

— А хорошую сторонку мы покидаем! — сказал он. — Прекраснее на свете нет.

Его добрые глаза посветлели.

— Почему же вы её покидаете?

На это были свои особые причины. Он — семинарист, был учителем; зовут же его Нике, Кристен Нике. Ну, и однажды он вступил в богословский спор с пастором Магнусом, и спор этот кончился тем, что он потерял свою учительскую должность. Он рассказал о своём обращении к гласности, о четырёх длинных статьях своих в «Монастырских Известиях» и о том, как смело он ответил епископу на его письмо: «Ваше преосвященство господин епископ, вы можете требовать от меня невозможного, но исполнить этого я не могу».

— О чём же шёл спор?

Лицо учителя осветилось необычайным воодушевлением.

— О чём шёл спор? Я читаю много книг, я изучаю журналы и разные сочинения и для своего положения могу считаться человеком учёным. Обучая катехизису детей, я следую требованиям времени и моим собственным умозаключениям. И вот о Ное рассказывается, что он взял в свой ковчег по паре всякой твари, которые не могли жить в воде. Ну вот, как же меня могут убедить в этом! Он, дескать, имел с собой пару мастодонтов, пару мамонтов, пару слонов, — тогда как даже одна такая пара уже наполнила бы его маленькое судно! Теперь возьмём с другой стороны: разве у Ноя было увеличительное стекло и микроскоп? Я так просто спрашиваю потому, что лучше не умею. Разве Ной мог взять с собой миллионы миллионов животных и пресмыкающихся, которые скрыты от человеческого глаза? И мог ли он без увеличительного стекла исследовать и отобрать по одной мужской и женской особи из каждого вида?

К нам присоединилось ещё несколько человек, которые слушали пылкого оратора. Некоторые хихикали, другие слушали сосредоточенно, верные, видимо, своим усвоенным с детства взглядам. Господин Нике ещё больше разгорячился и продолжал обсуждать неправдоподобные места из библии:

— Точно так же обстоит дело и с божественностью Христа. До Никейского собора каждому предоставлялось думать об этом что угодно, но собором это было установлено. Собор относится к IV веку после Р. X. И с этих пор дело обстоит таким образом. Но если обратиться к изучению книг и рукописей, то… А впрочем, я покажу вам всё это, как только доберусь до своего сундука, — там у меня множество книг.

Наверху, на палубе, стало теперь сравнительно тихо, так что господин Нике мог говорить без всякой помехи; через люки средней палубы раздавался гул голосов суетившихся людей, которые кулаками защищали свои койки и возле себя раскладывали свой багаж.