Кнут Гамсун - За океан

Когда же мы спустились вниз, купец угостил его жевательным табаком под тем предлогом, что это его вылечит; господин Нике всё больше и больше стал походить на труп; он отклонил назад голову, засунул руки в карманы и закрыл глаза.

— Надеюсь, это не ваш «припадок»? — спросил купец и с улыбкой посмотрел ему в лицо.

Но купцу этого не следовало делать: «припадок» господина Нике был уже совсем близок, и ничего не подозревающий шутник дорого поплатился за свою неосторожность.

Купец сказал, что, по его мнению, надо пойти и как следует вымыться.

С этого времени господин Нике уже не оставлял постели.

Погода как будто грозила никогда не измениться, и море с каждой вахтой, с каждым рассветом становилось всё бурнее и бурнее. Туман приходил и уходил, вихрь на короткое время прогонял его, но очень скоро он окутывал нас снова, и беспрерывный свист снастей доходил даже до нижней палубы. Ночью несколько коек сломалось, люди скатились на пол; усталые и измученные морской болезнью, они натянули на себя одеяла и озябшие, полунагие, не в силах достать свои матрацы, они самым жалким образом заснули на каких-то мешках и сундуках.

Около полуночи какая-то женщина просунула голову в дверь нашей каюты. Она с трудом взобралась сюда по крутой лестнице из отделения для семейных.

Фонари угрюмо горели на своих крюках, и голова женщины странно вырисовывалась в отверстии люка.

— Не может ли кто-нибудь сходить и заявить, что внизу, на дне парохода, страшный шум?

Никто не отвечал.

Женщина закричала громче, чтобы разбудить кого-нибудь:

— Нет ли кого-нибудь, кто бы заявил, что на пароходе течь?

Теперь некоторые громко рассмеялись, и женщина ушла, настойчиво продолжая бормотать, что пароход дал трещину.

Господин Нике в самом плачевном состоянии лежал на своей койке. Это был всё один и тот же, подозрительный, непрекращающийся «припадок». Кто-то из его товарищей спросил его даже, не умер ли он.

— Нет, так счастливо для него это ещё не кончилось, — пробормотал он.

Сверху, с дека доносились к нам слова команды офицеров, и с верху до низу покрытый галунами капитан, который всегда очень насмешливо смотрел на нас, эмигрантов, и несколько раз приказывал нам сойти с дороги, теперь сам лично стоял на капитанском мостике. К нам доносился сверху его голос, он быстро и отрывисто отдавал приказания, и все немедленно исполняли их. У всех нас было такое чувство, что, несмотря на всё, капитан — самый лучший мужчина на корабле, и в эту минуту на его лице не было насмешливого выражения.

В отделениях для семейных освещение и воздух теперь очень испортились. Волнение настолько усилилось, что люки на верхнюю палубу пришлось закрыть. Большинство пассажиров здесь лежали в постелях, матери и дети, тесно прижавшись друг к другу, мужчины с бессмысленным выражением глаз и раздувшимися ноздрями, неспособные сделать ни малейшего движения.

А на самом верху, на верхней лестнице, стоял здоровый и бодрый методист-проповедник со своими духовными песнями. Он стоял с обнажённой головой и обнажённой грудью, точно окаменев в молитве. Так простоял он всю ночь со вчерашнего вечера, и время от времени к нему подходил кто-нибудь из переселенцев и разговаривал с ним.

Когда рассвело и все проснулись, он вдруг громким голосом закричал к нам вниз:

— Я — голос во имя Господа!

И он начал метать во все стороны слова обращения и адских кар.

Но это была плохая церковь, этот корабль с шестьюстами страдающих переселенцев! Молодые девушки после бессонной ночи, наконец, заснули и — как знать? — теперь, быть может, грезили знакомой грёзой о лихой мазурке. Матери и отцы, каждый несли своё бремя, и оттого проповедь методиста рассеялась по ветру.

Ах, они просто хотели отдохнуть! Все были так усталы и измучены, что никакие мысли не лезли в голову, ни о каких грехах они не в состоянии были думать.

Купец был здоров и время от времени тайком закуривал даже свою ужасно зловонную трубку, хотя внизу, ради страдающих морской болезнью и опасности пожара, было строго запрещено курить.

Господин Нике услышал ужасный запах табака и пригрозил пожаловаться на купца. Тогда последний начал насмехаться над семинаристом, называя его трусом. Кристен трус, Кристен даже спрятал только что евангелие под подушку, а Нике всеми силами, какие только у него оставались, клялся, что купец лжёт.

Вдруг наверху со страшным шумом загрохотало что-то.

Треск, оглушающий грохот прокатился по кораблю. Мы чувствовали себя внезапно отброшенными, волна прорвалась по лестнице к нам вниз, со всех сторон поднялись крики.