— Ладно уж. Время покажет. А сейчас давайте собираться.
Этой ночью сторожить надобно было особенно внимательно: давно поговаривали, что в одну из трех ночей из-за границы пойдет Корч, самый знаменитый из всех книгонош. Об этом, в припадке злобы на него, будто бы проговорился в местной корчме Евхим Списа, мужик из деревни Плавутичи. Злоба злобой, но ни Евхим, ни кто-либо еще из мужиков больше ничего не сказал.
Доносчиков не любили. С доносчиком никто не осмелился бы даже поздороваться. Поэтому и кордоны, и таможенники хорошо знали всех, кто ходит за границу, только по кличкам, не догадываясь, кто за ними прячется.
Корч считался самым известным — раз триста переходил он с книгами границу, и ни разу никто из пограничников его даже в глаза не видел. Однажды только повезло наткнуться на большие следы кожаных лаптей. Судя по следам, это был богатырь. Да еще наверняка вооруженный. Холера! И ходил ведь каждый раз новой тропой. А всех троп не счесть.
Ни Вольке, ни Буткевич не очень-то верили болтовне Евхима Списы. Мало ли что может наплести пьяный. Не знали они и места, продвигаясь наугад.
И, однако, все случилось именно в эту ночь.
Секрет перешел ночное болото. В темноте то и дело слышалось тревожное "у-тю-тю-тю…" — утки слетались на ночлег. И как бы хотелось теперь охотиться на уток, а не на людей: чувствовать, как бабахает двустволка, как тело птицы мягко падает в траву, а в перерывах слышно, как обманутая твоей неподвижностью летает в темноте возле укрытия огромная тень выпи.
Но не ради этого шли.
И они миновали болото и кустарник, забрались в самую чащу, усевшись неподалеку от тропинки, которой ходили на деревенский выпас дикие кабаны. Перед ними лежал косогор, покрытый ельником, черным орешником и густой крушиной.
…Около полуночи услышали шаги. Шли двое. Но один из них ступал так тихо, что его шаги стали слышны только потому, что прислушивались к неловким шагам другого. Этот другой тоже ступал осторожно, тише, чем солдат, и все же изредка под его ногой хрустел валежник.
Никто так не шумит в лесу, как человек.
— Ни с места! — крикнул Вольке, когда шаги приблизились. — Стреляю!
Те двое замерли. И все же через минуту — по движениям одного из них — стало ясно, что они удирают. Второго слышно не было, и солдаты даже подумали, что он остался на месте.
Столб огня прорезал кромешную тьму. Стрелял поручик. Потом загремели выстрелы солдат: было слышно, как падали срезанные пулями ветки и листья.
Мимо Буткевича, ломая кусты, рванулся в темноту Вольке.
— Стой! Поймал! Держите его, прапорщик! А-а, вот ты где!
Солдаты столпились вокруг поручика. Кто-то чиркал спичкой, зажигал фонарь.
- На звук стрелял, — прерывисто сказал Вольке. — Это тот, кто шумел. Да бегите же… Догоняйте второго… Хол-лера!
Но продолжать погоню не представлялось возможным. В окружающей тьме даже собственные ладони не рассмотреть. Один только раз, где-то вдалеке, затрещали сухие ветви, словно кто-то оступился.
В свете фонаря разглядели распластанного на тропе парня лет семнадцати. Держать его было незачем: пуля поручика, пробив парню висок, вышла в затылке. Он так и упал на спину — сразу, прижав телом большой лубяной короб с книгами, словно не желал отдавать его в чужие руки.
— Гаси фонарь, — сказал Вольке. — Перестреляют, как собак.
— Вряд ли имелось у них оружие, — заметил Буткевич. — Это ведь книгоноши.
- Один черт.
Только когда отошли подальше и снова миновали болото, Вольке досадливо крякнул:
— Не догадались. Может, убитый свояк тому. Надо бы сделать засаду и ждать. Сделать вид, что ушли, и ждать. Вернулся бы. Наверняка это Корч.
Помолчал.
— Он и убегал, потому что думал: другой тоже убегает.
— Бросьте, — сказал Буткевич. — Вы что, ворон?
— Почему бы и нет?.. Так выстрелить в темноте — ого!.. А вы что, жалеете?
— Молодой, — кивнул Буткевич.
— Та-та-та. Наплюйте. Все равно придут за трупом. Не оставят же, надо думать, непогребенного… Словом, ерунда!
Убитого завезли в местечко и положили на рядно в густую траву у забора волостного правления. Положили с умыслом, чтобы парня опознали. Вольке оставил там прапорщика, а сам отправился в уезд докладывать.
Буткевич злился. Поручик снова спихнул на него самое неприятное. Смотреть на убитого неприятно: молодой, белокурый, волосы волнистые, на мертвом лице — удивленное выражение… Жаль парня. И потом, даже если крамолу нес, зачем же сразу стрелять? Нужно было попытаться поймать его живым. Живодер этот Вольке, и все тут. А ему теперь — смотри! Сторожит, правда, солдат, но все равно.
Читать дальше