Владимир Короткевич: Ковчег (Лазурь и золото дня)

Да не это в нем самое плохое. Глаза его тревогу нагоняют. Неладные они, не такие, как у других.

Этой зимой он попытался было в сенцах обнять ее. Ей было смешно, что у него дрожат руки, что он так неровно дышит. Но он совсем не нравился ей…

Люди в хате слышали только, как громыхнули ведра и упало коромысло.

Когда она вошла в хату, где встретили ее пение скрипки, переливы гармоники и вздохи бубна, кто-то спросил:

— Что это там упало?

— Юрка ведра опрокинул. Пьяный притащился. — И прибавила: — Уговорила, чтоб до дому шел.

Ее лицо было таким непроницаемо спокойным, что все поверили.

И вот теперь она злилась, что новый человек нарушит этот сонный, этот бездумный и ленивый покой.

А Юрка тем временем стал на ноги и ухватился за борт крайней байды коричневой от загара рукой.

Челн глухо стукнулся о байду. Его привязали. И тогда Юрка наклонился и ленивым рывком вскинул на плечи двухгодовалого секача, ощетинившегося, грязно-бурого, со злобно ощеренной мордой.

Играючи, бросил его на байду.

— А ну, навались, миленькие. Разделать сразу же. Мужиков накормить. Все одно до города испортиться может.

Бабы восторженно загалдели над тушей. А Юрка глядел на них подозрительно спокойными глазами.

— Нашто ж кудахтать? — сказал он наконец. — Добро б кабан, а то ж так, недавно из головастиков вышел.

Головастиками он называл диких поросят.

— Ну, это ты не скажи, — возразил Натальин отец, — добрый вепрь. Вишь, клыки уже какие!

— Добро, давайте, бабы. Тогда уж и мне отвалите жареного. А то хлеб у меня весь вышел, помираю с голоду.

Он нагнулся в челне. И вдруг бабы с визгом кинулись в стороны. Над бортом байды появилась круглая голова рыси с брезгливо открытой пастью, белозубой и кроваво-красной.

Уши были плотно прижаты к голове, глаза — прищурены. В ту же секунду показалась грудь, сильные лапы.

Рысь, казалось, вползала в байду.

И сразу же над ней выросла голова Юрки. Он хохотал. В серых глазах хитринки, рыжеватые волосы волнами спадают на лоб.

— Переполошились? — спросил он. — Добро, бабоньки, не буду.

Он швырнул убитую рысь на дно байды и сам перелез через борт.

— А это уже мне, — сказал он, подымая зверя за гривок. — Может, обзаведусь женкой, дак буду класть ей на ноги, чтоб со мною не мерзла.

— С тобою замерзнешь, — иронически сказал Натальин отец.

— День добрый, люди, — громко сказал Юрка и прибавил отчетливо. — День добрый, Наталечка.

Та не ответила.

Ничуть не обескураженный, он полез в байду, где сидела девушка.

— Вы разделывайте, — объяснил он бабам, — а я буду тут. Не возле мяса быть кошачьему духу… Ах ты, дьявол, нож забыл.

И вернулся. Наталья краем глаза видела его худощавую, налитую подвижной силой фигуру, серые отчаянные глаза.

Юрка присел на корточки рядом с городским парнем, который уже второй год шатался по Полесью с блокнотом: все что-то выспрашивал да записывал.

Парень почти любовно сказал ему:

— Шитики тебя ведают, что ты за человек. Такой уж белорус типичный — дальше некуда.

Юркины губы сложились в ироническую улыбку:

— А что, это хорошо или плохо?

— По-моему, неплохо… Способный народ.

— У-у, — протянул Юрка, — еще какой способный… Самогонку какую варят!.. А уж насчет того, чтоб кого обдурить!..

Оставил парня, перелез в челн Натальи и бросил перед ней на лавку серебристую влажную рыбу.

— На вот, Наталечка.

— Нашто мне это?

— Клепец. Нехай пока что в воде полежит. А под вечер он обсохнет, и мы с тобой чудо увидим.

— Ты что, думаешь, я так и буду с тобой до вечера сидеть?

— Не с дедом же Бескишкиным тебе сидеть. Со мной веселее.

И сделал первые надрезы на лапках рыси.

Оба молчали. В воде рождались, плясали на зыби и угасали, чтобы снова вспыхнуть, золотистые искорки.

— Вы куда? — тихо спросил он.

— В Карпиловичи, — неохотно ответила она, — да вот запаздываем.

— Ну да, — сказал Юрка, — нынче ж пасха. Не доплывете раньше, чем за сутки.

Помолчал немного.

— А тебе зачем?

— Мне незачем. Это старые бабы так захотели. Их тут половина. Жалко, нехай бы потешились на старости лет…

— Так, — сказал Юрка и вдруг прищурился, что-то обдумывая. Через минуту он позвал к себе деда Бескишкина и Наталькиного отца.

— В Карпиловичи не доберетесь, отцы. Опоздали.

— Ну дак что, — рассердился Бескишкин, — ты что, тоже меня горелочкой попрекать станешь?

— Поздно, — сказал Юрка, — да я и не о том. Почему бы вам вместо Карпиловичей не податься в Погост?