Владимир Короткевич - Полешук

- Господа, а на бедняцкие деньги позарились.

Второй отозвался:

— Уверен, если бы там хоть двадцать настоящих рублей было — его бы живым выпустили. Вот что деньги делают… Говорят: полячишки, полешуки… Но уж если господа на такое способны, нам бы с этих полешуков пример брать надобно, а не бить их.

Повернулся к ямке и ногой осторожно ссыпал в нее деньги:

— Может, подберет кто…

Не успели Румянцев с Ратчем отойти, как в чаще кто-то шевельнулся. Они присмотрелись: у самой дороги стояла женщина, в лохмотьях, с сумрачным лицом, лицом забитого умного животного. Брови ее были сурово нахмурены, провалившиеся глаза смотрели куда-то в сторону поляны. Двое худых детей держались за ее подол, третий в каком-то клунке висел за плечами. Услышав треск ветки под ногой капитана, она исчезла — словно провалилась сквозь землю.

— Этой еще что здесь нужно? — спросил Ратч.

— Не знаю.

Отошли дальше, сзади показались солдаты, и вдруг Ратч, о чем-то напряженно думавший, остановился:

— Стойте! — закричал он. — Бож-же ж ты мой! Я, кажется, начинаю понимать… Так вот почему он так просился.

Словно в подтверждение его слов сзади, с поляны, раздался режущий крик. Он одновременно походил и на вой, и на вопль смертельной человеческой муки.

— Что это? — вздрогнул Румянцев, все еще не понимая.

— А то самое, — ответил Ратч с кривой усмешкой. — Женщина, волчица, а может, еще что…

Румянцев понял, втянул голову в плечи и почти побежал к селу.

На их пути на тропинке лежал потерянный полешуком лапоть. Вода еще не успела залить его с верхом. Внутри плавал желтый осиновый листок.

И только сейчас Ратч понял всю непоправимость свершившегося.

А на поляне голосила женщина, и в крике ее чувствовалось такое отчаяние, такая безнадежность, что казалось, вся земля переполнена ими и больше ничего не осталось на ее ободранных, нищенских просторах.

Вечером они смертельно перепились. Ратч поднялся и бросил в лицо Румянцеву:

— Вы сделали это от злости. Гордитесь своей честностью, а сами обокрали этого бедолагу.

— А чем вы лучше меня? — парировал Румянцев.

Ратч упал на скамью и зарыдал пьяными слезами. Румянцев рванул ворот мундира:

— И так повсюду! У себя под Калугой то же вижу в глазах хамских. Скоро они схватятся за топоры, и тогда… Мы здесь последние гости, непрошеные, ненавистные, обреченные…

А Ратч все рыдал, и сквозь рыдания слышалось:

— О, как они нас ненавидят!.. Как ненавидят!.. Как жутко, как холодно жить на земле!

Над хатами ревела гроза, сыпала дождем на затерянное в лесах село, черной сажей накрывала все вокруг, и в ее плаче слышался и предсмертный стон, и вой вдовы, и громовой рык народной ярости и мести.