Кристин Лестер: Сиреневая весна

За это время им никто не позвонил — они не взяли с собой мобильных телефонов. Даллас только сообщил из аэропорта своим директорам, что его не будет до конца месяца. А Шерли позвонила мистеру Белли и поставила перед фактом: она увольняется. Причем — сама, а не потому, что ее об этом попросили. В начале июня она приедет и заберет документы. Даллас еще позвонил отцу, а потом они торжественно отключили аппараты и оставили их в камере хранения.

Дни бежали за днями, прошла вторая неделя отдыха, третья… Шерли и Даллас так и не завели друзей среди соседей по хижинам, они так и прожили все двадцать дней дикарями, ни с кем не общаясь, слишком увлеченные друг другом и слишком гордые, чтобы это признать.

И чем ближе подходил день икс, тем сильнее и трепетнее сжимал Даллас ее руку во время прогулок, тем более прочувствованным стал секс, в нем даже появился какой-то надрыв. Шерли казалось, что Даллас сейчас расплачется, когда он целовал ее тело. Да ей и самой хотелось плакать, содрогаясь от наслаждения, а не кричать, как раньше…

В последний вечер перед отъездом они оба сидели грустные на веранде своего бунгало и пили вино. Шерли ждала. Сейчас, по законам пьесы, Даллас должен будет сказать ей о любви. Может быть, он и не сделает предложение так сразу, но хотя бы намекнет. Да-да, по-другому быть не может, ведь он ТАК смотрит! У него ТАК дрожат руки, когда он держит ее ладошку в своей широкой лапище.

А она сама? Она просто не сможет жить, она умрет на месте, если Даллас сейчас встанет и скажет, что ему было приятно провести с ней время и он никогда не забудет эти двадцать волшебных дней… А теперь, дорогая, пойдем, последний раз займемся любовью, а то завтра рано вставать, прежде чем каждый вернется в свою жизнь.

Эти слова представились ей настолько реально, что она не на шутку испугалась. Вот сейчас… сейчас… еще секунда — и ОНО случится! И чтобы не допустить этого, она набрала воздуху в легкие и почему-то назидательно заговорила:

— Даллас. Я хотела бы сказать… — Она еще не знала, как продолжить… — Я хотела бы сказать… Прежде чем мы вернемся на большую землю и разойдемся навсегда…

Она сделала выразительную паузу, но Даллас молчал.

— В общем, я не знаю, что сказать, — тоскливо закончила она и отвернулась, потому что по щекам сами собой побежали слезы.

Он не сразу понял, что произошло, а потом развернул ее к себе и тихо проговорил:

— Ты так сильно не хочешь, чтобы я уходил?

Он уже спрашивал ее об этом, сидя в машине, только тогда они еще говорили на «вы».

— Нет! — сквозь слезы ответила она.

Даллас откинулся на спинку шезлонга:

— Этого я больше всего и боялся.

— Чего ты боялся? — умирая, спросила она.

— Того, что ты… тоже…

— Что я «тоже»?

Он молчал и смотрел на море.

— Даллас, умоляю, объясни мне, что происходит?

— Я сам не знаю, что происходит. Может быть, меняется наша с тобой жизнь.

— Наша с тобой?

— Да. Но ты считаешь, что мы разойдемся навсегда.

— Нет!!! Нет!!! Я так не считаю!!! Я просто этого боюсь.

Он внимательно посмотрел ей в глаза, а потом снова перевел взгляд на море.

— Красиво, правда?

Шерли уронила голову на грудь. Кажется, битва была проиграна. Что ж, поражение тоже надо уметь встретить достойно. Только вряд ли у нее это получится.

— Мне очень хорошо с тобой, Шерли.

— И?

— Я никогда не был так счастлив, как в эти безумные двадцать дней.

Она чувствовала, как слезы сжимают горло.

— Я никогда не забуду их. Просто потому, что знаю: такого у меня больше не будет ни с кем. Понимаешь?

— Угу.

— Шерли, прошу: не плачь! Я же все понимаю. Я же не дурак!

— Угу.

— Я мог бы сказать тебе: «Я тебя люблю»…

Она поперхнулась и закашлялась. Слезы хлынули градом из глаз, и Шерли закрыла лицо руками.

— …но очень хорошо знаю, как это опасно. Понимаешь, я не верю в сказки.

— Ты… — Она не смогла говорить.

— Шерли, ты действительно очень дорога мне. Мне безумно тяжело, что наш рай заканчивается, но…

Она встала и, не дослушав его, побрела по пляжу.

— Шерли!

Просто больше невозможно сидеть рядом с любимым… да! Да! С любимым мужчиной и слушать, как он с тобой прощается!

Он догнал ее у самой воды и обнял:

— Шерли, прости меня, я просто идиот. Я не должен был тебе все это говорить. Тем более что это только отчасти является правдой.

— Ну почему же? Я уже большая девочка… И должна все знать.

Он словно обжегся об это слово:

— Девочка… Да, ты — моя девочка… Господи, как я тебя… — Он принялся нежно целовать ее лицо, волосы… Шерли не сопротивлялась и не радовалась: она больше ничего не чувствовала. Завтра у нее не будет этого мужчины.