Барбара Картленд - Смех, свет и леди

Потом она критически оглядела собственное отражение в зеркале. Лицо ее представляло собой совершенный по форме овал; такое же было и у матери Минеллы. Глаза у нее были очень большие, и оттого что она была стройна, они, казалось, занимали собой все лицо, и трудно было в них не смотреть.

Изучая свое отражение так тщательно, словно рассматривала незнакомку, Минелла подумала, что глаза у нее необычные, можно даже сказать, странные.

Они были серого цвета, но только при определенном освещении, а вообще то и дело принимали разные оттенки в зависимости от того, что ее окружало. Когда светило солнце, в них вспыхивали золотые искорки.

В пасмурный день они были серые, как дождевые облака, а если зрачки сильно расширялись, казались темными, почти фиолетовыми.

«Жалко, что у меня не голубые глаза, как у Конни», — подумала Минелла.

Потом она вгляделась в свой маленький прямой нос, изгиб губ, и решила, что выглядит очень, очень юной.

«Похоже, ответственной должности мне никто не доверит», — вздохнула она и задумалась, есть ли способ придать себе более взрослый вид.

Прическа у нее была самая простая.

Тогда в моде были длинные пышные локоны, и девушки гордились, если им удавалось создать на голове живописное сочетание волн и завитков, Минелла знала, что они немилосердно жгут волосы горячими щипцами для завивки или спят в папильотках.

Однако ей совершенно не нужно было прибегать к подобным ухищрениям, потому что ее длинные, до талии, волосы вились от природы.

Поскольку ей было слишком хлопотно изобретать прически, когда она была занята хозяйством, тем более что жили они вдвоем с отцом, Минелла просто расчесывала волосы, как ее учила мать, сто раз проводя по ним щеткой.

После этого она закручивала их в узел на затылке, закапывала шпильками и до конца дня больше о них не вспоминала.

Отец Минеллы обращал особое внимание на прическу дочери, когда они вместе отправлялись на верховую прогулку.

— Терпеть не могу нерях на лошади, — неоднократно повторял лорд Хейвуд.

Чтобы уж наверняка не давать ему повода для недовольства, Минелла не только использовала множество шпилек, но еще и надевала сеточку для волос.

Ее волосы были не такие яркие, как у Конни, чтобы сразу же бросаться в глаза, но оттенка более нежного, как у первых рассветных лучей.

Иногда они отливали серебром, словно их коснулся лунный свет, а на солнце вспыхивали мягким золотом спелых колосьев или первоцветов, по весне выглядывающих из-под листьев живых изгородей.

— Может, я и похожа на леди, — сказала Минелла своему отражению в зеркале, — но только на очень скучную, и я сомневаюсь, что в Лондоне кто-нибудь посмотрит дважды на маленькую «деревенскую мышку».

Потом, словно даже этот суровый приговор самой себе не в силах был ее опечалить, она рассмеялась.

Едва ее смех прозвучал в пустой комнате, все лицо Минеллы преобразилось.

Ее глаза засияли, и она сразу же стала, хотя и не отдавала себе в этом отчета, очень соблазнительной. В ней было то же несомненное, хотя и трудно поддающееся описанию обаяние, каким обладал ее отец.

Только у него это было обаяние Пана, а у Минеллы — обаяние феи, которая, как думала в детстве Минелла, живет в саду среди цветов.

Это было обаяние столь же простое, как у деревьев в лесу, как у туманов над ручьем, как у звезд, которые мерцали по ночам в ее окне.

Звезды всегда манили ее, потому что мать Минеллы однажды рассказала ей, что родила ее в полночь в канун Нового года.

Почти сразу после того, как она появилась на свет, отец открыл окно и, взяв новорожденную дочь на руки, долго слушал колокольный звон, медленно плывущий в ночной звездной тиши.

— Я помню, — вспоминала мать Минеллы, — что глядя на тебя и твоего отца, моя душенька, в свете звезд, рассыпанных по всему небу, я думала, как мне повезло, что два самых чудесных существа на земле принадлежат мне!

— Я хочу потрогать звезду и взять ее в руки, — однажды сказала Минелла, когда была совсем маленькой девочкой.

— Нам всем этого хочется, — с улыбкой ответила ее мать. — И, может быть, дорогая, когда-нибудь тебе это удастся.

«Я должна верить, — сказала себе Минелла, — что я рождена под счастливой звездой, а то, во что человек верит, непременно сбудется».

Именно в этот миг она приняла решение.

Это была дерзость, и никогда прежде ничего подобного ей в голову не приходило.

Но ей показалось, что она слышит голос отца:

— Кто не рискует, тот не пьет шампанского!