Саймон Монтефиоре - Сашенька

Однажды утром Снегурочка меня поцеловала.

— Лала, мы поедем домой? Где сейчас мамочка? — спросила она.

— Я думаю, она за нами наблюдает.

— Как звездочки с неба?

— Да, как звездочки. Она смотрит на вас, дорогая!

— Почему она ушла и оставила нас?

— Она не хотела, дорогая. Я знаю, она любит тебя и Карло больше всех на земле, а по ночам, где бы вы ни были, она целует вас в лобик — вот так, чтобы вы не проснулись. Но сегодня утром ты почувствуешь легкое дыхание ветерка и узнаешь, что она приходила.

— А папочка?

— А папочка по ночам целует вас в лобик с другой стороны.

— Ты будешь для нас как мамочка? Ой, Катенька, дорогая, можете представить, что это был за разговор? Сначала я должна была отвезти их в детский дом за город. Адское место. Даже одно посещение оставляло неприятные воспоминания. Но в их метриках стояло направление в детский дом неподалеку от места жительства их приемных родителей. Сатинов просчитал все до мелочей, в метриках нигде не было сказано, что они дети врагов народа, обычные сироты. Как ему удалось, не знаю. Я не хотела с ними расставаться, я полюбила их всей душой, Снегурочку и Карло. Дорогое дитя, я и сейчас чувствую запах их кожи, вижу их глаза, слышу их голоса… Я должна была их оставить, но хуже всего — я должна была разлучить брата с сестрой. Они больше никогда не встретятся. Удар за ударом!

Слезы заструились по щекам Лалы, Катенька тоже так растрогалась, что расплакалась, молча опустилась на кровать и обняла пожилую женщину. Наконец Лала, сделав глоток вина, откусила хачапури и откашлялась.

— Вы в состоянии продолжать? — спросила Катенька.

— Да. А ты — слушать? — спросила пожилая женщина, вытирая глаза и переходя на «ты». — Я неплохо выгляжу для своего возраста, верно?

— А кто их усыновил? Можете припомнить?

— Я никогда не знала фамилий. Сатинов об этом позаботился. Знал только он. Но я помню тот день, когда встретилась с ними, как будто это было только вчера. Какая мука! Карло играл паровозиками в комнате детдома им. Л. П. Берии. Снегурочка устраивала обед для подушек. Потом пришли приемные родители. Вероятно, они были хорошими людьми, но совсем не походили ни на меня, ни на Сашеньку — не такие приятные. Еврейская пара — они не говорили, но я поняла, что они откуда-то с Черноморского побережья, из Одессы или Николаева — люди добрые, но не способные иметь своих детей.

Ему уже было за сорок — непослушные вьющиеся волосы, какой-то ученый; она — типичный «синий чулок». Я хотела рассказать им, что мама Снегурочки тоже еврейка, поэтому, можно сказать, они родня. Я рассказала о любимых игрушках и играх Снегурочки, и они стали играть с ней. Это позже послужило мне утешением. Они приходили два-три дня подряд, играли со мной и Карло, потом я оставила их вместе со Снегурочкой, надеясь, что они получше узнают друг друга. Но этого не произошло. Снегурочка постоянно прибегала ко мне. «Где Лала? — кричала она. — Лала, ты же нас не бросишь, правда? Где Карло, я хочу остаться с Карло! Карло!»

Когда Снегурочку забирали, она билась в рыданиях.

«Лала, ты же обещала, Лала, помоги, Лала!» Она хотела остаться со мной, со своим братом. Наконец нянечки и охранники усадили ее в машину. Она билась и плакала: «Лала, ты же обещала!» Ее новые родители сели в машину, и они уехали. Я опустилась на пол и завыла как раненый зверь на глазах у всего детского дома…

Катенька очень устала, но несмотря на весь трагизм повествования, почувствовала охотничий азарт.

— Эта пара из Одессы, должно быть, Либергарты. Роза — это Снегурочка.

Но Лала продолжала свой рассказ, как будто не слыша.

— То же было с Карло и крестьянами.

— Крестьянами? — переспросила Катенька, записывая.

— Семейной парой, которая усыновила Карло. Как только Снегурочку увезли, он расплакался: «Где Снегурочка? Хочу поцеловать Снегурочку! Лала, ты же меня не бросишь, правда, Лала?» Я с трудом пережила этот день. Он вырывался, когда его забирали. Я до сих пор слышу их голоса. В некотором роде ему было проще — он был еще маленьким, всего три годика. Я молилась, чтобы он забыл Сашеньку и Ваню, — вероятно, так и произошло. Ему должны были дать другое имя. Говорят, три года — пограничный возраст между тем, что ты помнишь, и тем, чего уже не помнишь.

Катенька снова взяла Лалу за руку.

— Лала, у меня для вас прекрасная новость.

— Какая? О Сашеньке? — Она стала всматриваться в темный проем двери. — Сашенька здесь? Я верила, что она вернется.

— Нет, Лала. Я не знаю, где Сашенька.