Саймон Монтефиоре - Красный монарх - Сталин и война

Simon Sebag-Montefiore

The Court Of The Red Tsar

Издательство выражает благодарность литературному агентству Synopsis Literary Agency за содействие в приобретении прав

© Simon Sebag-Montefiore, 2003

© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ЗАО «Торгово-издательский дом «Амфора», 2015

В ночь на 3 мая 1939 года сотрудники НКВД окружили здание комиссариата иностранных дел. С этого дня начинается отсчет времени, оставшегося до начала войны.

В комиссариат приехали Вячеслав Молотов, Лаврентий Берия и Георгий Маленков. Столь представительная делегация должна была сообщить Максиму Литвинову, этому неугомонному стороннику мира в Европе при помощи системы коллективной безопасности и любителю красивой жизни, малоприятное известие: партия, то есть Сталин, сняла его с поста наркоминдела. Для Литвинова увольнение не стало неожиданностью.

Новым комиссаром иностранных дел стал Молотов, уже возглавлявший правительство. После Большого террора Иосиф Виссарионович окончательно стал параноиком и одновременно обрел абсолютную уверенность в себе. Эта опасная комбинация еще сильнее лишала его способности трезво анализировать взрывоопасную обстановку, сложившуюся в Европе к концу тридцатых годов. Анастас Микоян обратил внимание на то, что Сталин в 1939 году превратился в другого человека. Сейчас генсек подозревал всех. Вождь все чаще говорил о себе во множественном числе. «По-моему, он начал потихоньку сходить с ума», – заметил Микоян. Каганович рассказывал, что в это время Сталин очень редко проводил заседания политбюро. В них не было необходимости, потому что большинство вопросов решались в неформальной обстановке.

Литвинов считал, что Сталин не знает Запада. «Если бы нашими противниками были какие-нибудь шахи и шейхи, он бы их перехитрил», – говорил бывший наркоминдел. Ненамного превосходили Иосифа Виссарионовича в дипломатических способностях и двое его главных советников по внешней политике, Молотов и Жданов. Конечно, Сталин постоянно учился, в том числе и дипломатии. Он читал исторические книги и мемуары великих людей. Сталин свободно цитировал Талейрана. Особенно ему нравились воспоминания Бисмарка. Но вождь не понимал, что железный канцлер был традиционным государственным деятелем по сравнению с Гитлером.

Отсутствие опыта большевики препятствием не считали. Вячеслав Михайлович Молотов всегда говорил, что партийная деятельность является лучшей подготовкой к дипломатической работе. Он считал себя больше политиком, чем послом, но тем не менее гордился своей карьерой дипломата. «Все было в наших со Сталиным руках», – любил говорить Молотов. Он двигался медленно, но верно, как танк. Молотов испытывал сильное напряжение, обсуждая идеи во внешней политике со Сталиным и одновременно устраивая своим подчиненным яростные разносы. Из его писем жене Полине мы видим, какой это был тщеславный и хвастливый человек. «Мы живем в постоянном напряжении, стараемся не упустить ни единой мелочи. Я очень скучаю по тебе и дочери, хочу обнять тебя, прижать к груди и насладиться твоими красотой и очарованием». Молотов сообщал супруге, что начал читать серьезные книги – но не о Талейране, а о Гитлере. Кроме кипящей страсти к Полине, самым удивительным в этих письмах был бьющий через край восторг по отношению к новой работе и славе. «Могу без хвастовства тебе сказать, что наши противники знают, с кем имеют дело», – писал Молотов.

Сталин и Молотов быстро сообразили, что международная политика становится все более гибкой и хитрой. Они прекрасно освоили старую игру «добрый мент и плохой мент». Сталин всегда предлагал радикальные и грубые решения, Молотов выступал за всесторонний анализ возможностей и гибкость.

Европа в начале 1939-го, по словам Сталина, напоминала покер, в котором участвовали три игрока. Каждый из них надеялся стравить двух других, а сам намеревался остаться в стороне и воспользоваться плодами победы. Этими тремя игроками были Адольф Гитлер с нацистской Германией, Невилль Чемберлен с капиталистической Великобританией в союзе с французом Даладье и, конечно, Сталин. Хотя грузина и восхищала удивительная жестокость австрийца, он отлично понимал опасность восстановления военной немецкой машины и враждебность фашизма по отношению к большевизму.