Дороти Кумсон - Спокойной ночи, крошка

— Ты никогда не чувствуешь за собой вины, Стеф? — вдруг спрашивает он.

Его голос звучит глухо, и эти слова проходят сквозь мое сознание, сквозь мое тело, вызывают дрожь.

— Ты не чувствуешь этого чудовищного, колоссального груза вины вот здесь? — Он прижимает бутылку к груди.

Он спрашивал меня об этом миллион раз, и одна и та же мысль всплывала в моем сознании: «Ты понятия не имеешь, каково это — быть мной. Чувствовать себя настолько виноватой, что я даже не знаю, где заканчивается моя душа, а где начинается вина».

— Я никогда не заставляла тебя пойти на это. — Я намеренно меняю тему.

Моя вина — мелкий, но смертоносный паразит, разрушающий мой разум, тело, душу. Вина опустошила меня, оставив лишь мертвую оболочку.

— Я знаю. Это был мой выбор. — Мэл прижимает бутылку к груди, словно пытаясь остудить пожар своей вины. — И я принял бы то же решение во второй раз. Я всегда принял бы именно это решение.

Вся моя злость улетучивается. Я подхожу к мужу, обнимаю его, но бутылка, его символ раскаяния, все еще разделяет наши сердца.

— Я хотела тебе кое-что сказать… — Мне отчаянно нужно преодолеть эту пропасть между нами.

— Да? — Мэл все еще прижимает к себе бутылку.

— Немного странно, что мы оба забыли об этом…

— О чем?

— Сегодня наша годовщина.

Мэл закрывает глаза, вздыхает.

— Я действительно забыл. На работе закрутился, а тут еще и это… Прости.

— Я тоже забыла. Если бы мы вспомнили об этом, то не пошли бы ужинать с компанией. Я вспомнила, только сев за стол. — Я опускаю одну руку, касаюсь его тела там, где можно касаться лишь мне, никому другому. — Но мы всегда можем наверстать упущенное. — Я действую уже настойчивее, но не чувствую отдачи, его тело не реагирует на мои ласки.

Я все еще болтаю, соблазнительно улыбаясь, — если я заставлю его испытать влечение ко мне, все будет в порядке. Все вновь будет в порядке.

— Ты же знаешь, как хорошо у нас получается наверстывать упущенное.

Ничего. Никакой реакции. У Мэла каменное лицо, он смотрит на меня так, словно не узнаёт. Словно я говорю на языке, который он не понимает. И не хочет понимать.

Мои пальцы нащупывают молнию на его джинсах и медленно расстегивают ее. Мэл отстраняется. Его движение почти незаметно, но я тут же понимаю его ответ. Нет.

— Я забыл, — повторяет Мэл, застегивая молнию.

— С годовщиной тебя, Мэл. — Я не ожидала, что смогу сдержаться. Смогу не разрыдаться перед ним.

— С годовщиной тебя, Стеф. — Он едва касается губами моего лба, осторожно высвобождается от моих объятий и оставляет меня в темной кухне. Отвергнутую. Униженную.

Я запускаю пятерню в волосы, ногти впиваются в ладони. Я в панике закрываю глаза. «Дыши». Все, что мне нужно, — это стоять здесь и дышать. Все будет в порядке, я буду в порядке, если я смогу дышать.

Я знаю, что Мэл искренен. Искренен, когда говорит, что и во второй раз принял бы то же решение. Сделал бы тот же выбор. Выбор между Новой, своим лучшим другом, и мной. Он выбрал бы меня. Между своим сыном и мной. Он выбрал бы меня. Он всегда выбрал бы меня.

Я знаю это. Но также я знаю, что за последние восемь лет не было и мгновения, чтобы он не пожалел о том решении. Я знаю, что его сердце разрывается от вины.

— Почему ты плачешь?

Мама сидела на диване, закрыв лицо руками, и плакала. Она все плакала, и плакала, и плакала.

Мама подняла голову, ее щеки были мокрыми, глаза покраснели, слезы катились вниз, к подбородку.

— Почему ты плачешь?

— Потому что я устала, Лео. Я очень, очень устала. В доме беспорядок, а я не знаю, за что хвататься. Эми в отпуске, ее не будет еще неделю, и мне приходится заниматься кафе самой, потому что девочка, подменявшая Эми, ворует деньги из кассы. Я боюсь закрыть глаза и уснуть ночью, потому что ты выбираешься из кроватки и можешь включить газ или открыть дверь на улицу. Вдруг ты выйдешь и потеряешься? Я устала оттого, что все приходится делать самой. Я устала оттого, что ни с кем не могу поговорить, ни на кого положиться. Оттого, что мне нужно быть повсюду одновременно. Вот почему я плачу, Лео. Я устала.

Он смотрел на нее. Бедная мамочка! Лео взял салфетку из коробочки, стоявшей на столе, и положил ее маме на руку. Мамочка всегда так делала, когда он плакал. Он прижимал к ее руке салфетку, прижимал все сильнее, а потом резко отдернул и поцеловал маму.

— Все хорошо, — сказал Лео. — Не плачь. Все хорошо.

— Наверное, так и должно быть, верно? — мама улыбнулась.