Дороти Кумсон - Спокойной ночи, крошка

Я взяла себя в руки, сделала пару глубоких вдохов.

— Все не так просто, как говорит Мэл. — Нужно было уменьшить нанесенный ущерб. — Кое-кто очень близкий нам отчаянно хотел завести ребенка. Это было так трогательно. Мэл очень любил эту девушку, настолько, что готов был сделать для нее все, что угодно. И он согласился стать отцом ее ребенка. — Это была правда.

Мэл смотрел на меня, и его взгляд взрезал мою душу, рубил меня на мелкие кусочки, наказывал за то, что я лгу, говоря правду.

— Ты все еще видишься с матерью и ребенком? — спросила Фрэнки.

Фрэнки, которая обычно лишь мечтательно улыбалась на наших вечеринках, улыбалась и накручивала прядь волос на палец, думая о чем-то своем, сейчас настолько заинтересовалась происходящим, что даже начала задавать вопросы.

Я чувствовала взгляд Мэла кожей, но сама не смотрела на него. Он хотел узнать, как я справлюсь с этим вопросом. И в его взгляде был упрек. Он обвинял меня. Мы оба знали, что я виновата. Конечно, я виновата.

— Нет, — ответила я. — Она уехала из города еще до того, как ребенок родился. Переехала на побережье и редко бывает в Лондоне. Мы с ними не видимся.

Мэл беззвучно отодвинул стул от стола, беззвучно опустил салфетку на полную тарелку. Бедная Кэрол, она много часов провозилась, готовя тесто для булочек с семгой, чистя молодую картошку, запекая козий сыр и овощи с чили. А Мэл едва притронулся к еде.

Все так же бесшумно он вышел из комнаты. И только входная дверь тихонько захлопнулась за ним.

Я уставилась в тарелку, чувствуя, как на глазах у меня выступают слезы, а в горле стоит комок. Я тоже не успела поесть, а ужин выглядел так аппетитно. Так восхитительно. А теперь мне не съесть ни крошки.

Мерцали свечи, все молчали. Молчали и смотрели на меня. Мне было так стыдно. Стыдно оттого, что только что случилось. Стыдно оттого, что случилось тогда.

Я отодвинула стул, сказала Кэрол, что позвоню ей завтра, попрощалась с остальными и ушла.

Во второй раз за последние шесть часов мне пришлось уйти, зная, что, как только дверь закроется за моей спиной, все начнут обсуждать меня.

Мэл входит в дом, не удостоив меня и взглядом. Захлопнув дверь, я бегу вверх по ступеням, прямо в ванную. Распахиваю окно, достаю сигарету, а потом вытряхиваю содержимое сумочки на пол в поисках зажигалки. Я вдыхаю жизненную силу, которую дарит мне никотин, и выпускаю дым за окно, чтобы уничтожить улики. Вторую сигарету я выкуриваю в четыре-пять затяжек. Успокоившись немного, я заворачиваю бычки в туалетную бумагу и спускаю их в унитаз. Устраняю предательские доказательства того, что я лгунья. Это маленькая ложь, ложь, порождаемая действием, а не словами, и она необходима мне, потому что теперь я могу поговорить с Мэлом. Поговорить с ним без истерики.

Я думала, что он в гостиной, развалился на диване и лихорадочно переключает каналы. Или в столовой, перебирает диски. Ищет записи с музыкой потяжелее, чтобы позлить соседей и заставить меня страдать от боли в барабанных перепонках.

Но его там нет.

Мэл в кухне, стоит перед распахнутой дверцей холодильника, так что свет падает на его торс. Он пьет пиво из бутылки, будто воду.

— Я не могу поверить, что ты так поступил, — говорю я ему.

Последние капли золотистой жидкости выливаются в рот Мэла, и он швыряет бутылку обратно в холодильник с такой силой, словно хочет разбить и бутылку, и полку. Он достает очередную бутылку, срывает с нее крышку, бросает крышку в холодильник, подносит горлышко ко рту, пьет взахлеб. Он игнорирует меня. В машине я думала, что это я с ним не разговариваю, но, как оказалось, все иначе.

— Не смей игнорировать меня, Мэл Бакен. Это не я натворила сегодня дел.

Он выпивает еще глоток, опускает бутылку и поворачивается ко мне. Его взгляд шарит по моему лицу, как будто Мэл тщетно пытается понять, что же меня так разозлило.

— Я не сделал ничего плохого, — заявляет он. — Я просто сказал правду.

— Но мы договорились…

— Мы договорились, что я не буду с ними общаться, — перебивает меня Мэл. — Вот о чем мы договорились. Мы не оговаривали то, что мне нельзя рассказывать о них. О нем.

Конечно, он прав. Мы не говорим об этом. О ней. О нем. О них. И я предполагала, что Мэл вообще не будет говорить об этом. С кем бы то ни было. Ни с матерью (наверняка он узнал все это от нее), ни с его друзьями, ни с коллегами по работе, ни с нашими общими друзьями.

Может быть, всему миру известно о сыне Мэла, и только я ничего не знаю.

— Но ты все равно не должен был так поступать, — настаиваю я.