Маргрит Моор - Серое, белое, голубое

Он встал под лестницей и окликнул ее:

— Магда!

И затем еще раз, не снимая плаща и задрав голову вверх:

— Магда!

Никто не отозвался.

Тогда он поставил на пол портфель, включил свет и шаг за шагом принялся все обшаривать. На вешалке слишком много верхней одежды. Стоит только собакам удалиться, как ковры начинают вонять. Французские импрессионисты стоят на полке на уровне глаз. Он щупает рукой землю под ветвями папоротника — растение давно не поливали. Сбоку от мойки на кухне он обнаружил полбуханки черного хлеба, невымытые нож и чашку. Немного обеспокоенный, но пока еще не слишком, он закуривает сигарету и смотрит на женские туфли на коврике. Она не потрудилась даже убрать сапожную щетку и баночку ваксы. Дверь в ее рабочий кабинет осталась открытой. В свете люстры на потолке комната показалась ему совсем чужой. Он бросил мимолетный взгляд из окна в сад — на улице шел дождь, затем посмотрел на письменный стол. И замер. Не веря собственным глазам, уставился на пустое место там, где всегда стоял портрет влюбленной пары. Она забрала его с собой.

…Женщина на фотокарточке очень хрупкая. С ее овальным личиком и волосами до плеч она выглядит моложе своих лет. Платье девичьего покроя, какие носили тогда, в 1936 году, еще больше усиливает впечатление, что цветущая жизнь, полная красок, для нее лишь только начинается. Словно она уже не началась! Словно не стоит рядом с ней ее муж в сапогах и облегающем трико! Он высокого роста, с серьезным лицом, на лоб спадает прядь черных волос. Запечатленное мгновение не плод воображения, оно имело место в реальности. В этот отдаленный миг будущая мать Магды, взяв под руку мужа, стояла на фоне летнего сада, бесстрашно и немного недоверчиво улыбаясь в камеру, и, казалось, думала: с ним я буду до конца моих дней. Год 1936. Их дочка еще не родилась.

Роберт почувствовал, как потянуло сквозняком у него за спиной. Струи дождя хлестали в стекло. Не отводя глаз от письменного стола, он потянулся за пепельницей. Ох уж эта ее чрезмерная аккуратность, с которой она расставляет все предметы по местам!.. Теперь, когда фотография в серебряной рамке исчезла, он даже лучше может представить ее себе, чем когда она за годом год стояла тут, неброская среди скрепок и весов для писем. Роберт курит, вжав голову в плечи. Что это за театральный порыв ею овладел?

Раздается гулкий удар медного колокола. Сам не свой он начинает мерить шагами комнату, ходит из угла в угол. Когда-то это был кабинет его отца. Этот пол — известно, в каком месте скрипнет половица, — черная, матовая печка, дверцы которой распахнуты, запах пепла, бумаги, деревянных панелей, которыми обшиты стены и потолок… Летом после полудня они отбрасывают густо-оранжевые блики. Оставшись безутешной вдовой, его мать решила поставить диван возле самых окон. Там он до сих пор и стоит. Когда пробили часы (Магда сохранила их в доме как реликвию), он подумал о том, что единственным вещественным напоминанием о неприкосновенном прошлом его жены служила как раз эта выцветшая фотография.

Они въехали в его родной дом летом. Вся родительская мебель еще оставалась на своих местах.

— Это временно, — сказал он Магде после того, как они, преодолев две лестницы, вскарабкались на чердак.

Райское гнездышко в горах Франции удалось сбыть с рук. Роберт был полон коммерческих планов, и как кстати пришлось решение его матери переехать в белый, чистенький домик, где о ней будут заботиться и, если надо, всегда придут на помощь. Она взяла при переезде лишь несколько вещей из своего старушечьего гардероба.

Магда в тот день была неразговорчива. Стоя вместе с ним на чердаке под крышей, она не реагировала на его слова, а только смотрела на собранный там выцветший от времени скарб.

— Как красиво, — тихо сказала она и указала на какой-то предмет.

Роберт поискал глазами в куче старья, следуя направлению ее жеста, но, не найдя ничего достойного внимания, продолжил:

— Как только у меня дела наладятся, мы перестроим дом. У нас будет современная ванная, современная кухня и еще много всего. Обновим весь интерьер.

Она вспыхнула, румянец на щеках, молчаливое одобрение, удовольствие, которое сквозит в каждом ее движении, когда она первой спускается по лестнице. Интересно, отдает ли она себе отчет в том, что сейчас запросто разгуливает среди моих сокровенных воспоминаний?

— Или же купим себе квартиру на побережье, — оптимистически закончил он, глядя в ее светлый затылок.